Татьяна Рубцова: Чёрные апостолы

— Покажи, где тебя приковали, — невинно попросил он.

Я удивленно взглянул на него, но он не стал дожидаться ответа, неожиданно протянул руку к моей куртки и, резко дернув вниз бегунок молнии, просунул руку к ремню. Я пошатнулся, но он нащупал уже обмотанную вокруг меня цепь. Впрочем, он тут же выпустил ее из рук, и я застыл, стоя в двух шагах от него, со свисающей с пояса толстой собачьей цепью.

— Слушай, да что ты в самом деле… — начал он.

— Какого хрена ты лапаешь меня!

— Подожди, но я…

— Не лезь, понятно.

— Можно подумать, ты — Зёма, упитая в хлам. Что на тебя нашло?

И правда, не мог же я сказать им, что за всем этим скрывается денежный мешок.

— Ну-ка, расслабься. И давай, договоримся: я не знаю и не хочу знать, что они делали с тобой, когда ты сидел на цепи, понимаешь. Я только хочу снять тебя вместе с цепь. Ну, если не хочешь, по грудь, без лица. Согласен? Замётано. Ты только расскажешь в микрофон все, что считаешь нужным. Давай, Гоша, поехали, — Жорик отступил, и Игорь, оказавшийся за его спиной, включил портативную кинокамеру.

— Расскажи, как все было. Тебя посадили в подвал…

— Да, — начал я, перебивая его, чтобы скорее отвязаться. — И приковали цепью.

Тут Жора сделал жест, показывая на мой пояс, и я, поняв, приподнял рукой цепь.

— И долго ты просидел там?

— Не знаю. Но не мало. Кольцо в стене, к которому крепилась цепь, проржавело, и я выдернул его.

— А потом ты бежал?

— Ну да. Дверь они не заперли, я ночью и ушел.

Я начал нервничать, потому что продолжать не хотел, и Жора понял это.

— Все, пошли, снимем еще раз подвал, потом смонтируем в одно целое.

Меня оставили в покое, и я с облегчением снова залез в «Рафик». Сашка сидел там, прижимая к себе сестренку, и я сел напротив их на одиночном сидении.

— Надо снять с тебя пояс, — сказал он, как только я захлопнул за собой дверцу. — Ну-ка, покажи.

Я расстегнул молнию и распахнул куртку.

— Ого, как обруч на бочке. Крепко сделано, надо чем-то поддеть. Сейчас, погоди.

И он, встав, полез к шоферскому сидению.

Пока он пыхтел над моим поясом, дверцу с наружи открыли и оба журналиста залезли в микроавтобус, таща с собой свою аппаратуру.

— Все, я в отпаде, — выдохнул Игорь и, отдуваясь, повалился на боковое сидение с видом смертельно уставшего человека.

— А кто возьмет сумку, я что ли? — возмутился Жора.

— Е-моё, так и сгоришь на работе. Слышь, а от работы ведь кони дохнут.

— Ты не конь, а оператор. Бери сумку и не выпадай в осадок, — Жора отвернулся от него и наклонился над Головиным, едва не касаясь меня своими длинными волосами. — Помочь?

— Попробуй потянуть.

— Хорошо упаковали. А ты давай, шурши над сумкой. Если что упадет, башку оторву.

— Есть, босс.

Но Жора не ответил, и Игорь, пыхтя, начал трудиться.

Сашка Головин весь напрягся, работая кусачками. Я морщился, потому что металлический обруч впивался мне в спину.

— Больно? — участливо спросил Жора и тут же добавил, словно бы на ту же тему. — Я ты кто тут по жизни: жилец или апостол?

Я удивленно посмотрел на него, отметив про себя, что не я один назвал этих парней апостолами, и с ходу ответил:

— Спартак.

— Ого.

И вот мы возвращались. У терпеливого гаишника я забрал свой мотоцикл, распрощался с Головиным и обоими журналистами и двинулся домой, но прежде съездил в роддом, купил Насте и малышу лекарства, а потом снова навестил своего друга Борьку и поручил ему заботу о «Яве». К тому же и бензин в баке кончился, и я последние метры вел мотоцикл за руль.

Домой я вернулся к обеду, зная, что в это время мать возвращается домой. Так экономнее для кошелька и безопаснее для желудка.

Калитка была открыта. Я прошел в нее, чувствуя, что мое сердце забилось чаще.

Мать сидела на кухне, спиной к окну, и торопливо жевала. Перед ней стояла сковородка с жареной картошкой.

— Мама, — севшим голосом позвал я и стукнул в стекло.

Она не услышала, тогда я постучал громче.

Она замерла, ссутулившись над сковородкой и, словно проснувшись, резко обернулась с поднятой ко рту вилкой, увенчанной полукружком жареной картошки. Ее губы что-то проговорили, но я не услышал. Потом она быстро шагнула к окну и отперла створку, действуя одной свободной рукой.

— Явился, — громко и зло спросила она.

— Мама…

— Зачем? То пришел, то ушел. Хочешь, идешь на работу, хочешь, на месяц исчезаешь. И все как надо.

— Я женюсь.

Я вылепил это неожиданно для самого себя, хотя даже и не думал об этом. Вылепил, чтобы перебить ее. В общем, сам не знаю, зачем. Но мать, услышав, тут же осеклась и уставилась на меня остановившимся взглядом.