Татьяна Рубцова: Чёрные апостолы

Дверь открыла пожилая заспанная женщина в белом халате, и этот халат казался грязным в тусклом электрическом свете.

— Рожать приспичило? — сонным голосом спросила она.

И тут наш чудо-малыш возмутился во все горло. Женщина, сгорбившаяся, резко выпрямилась и отпрянула.

— Мне нужен педиатр.

— А мы при чем? Иди-ка, милочка, утром в детскую поликлинику, или в «скорую», если невтерпеж.

— Он же вчера только родился. Нам нужно детское отделение роддома, понимаете.

— Чокнутые.

Санитарка или кто она там, хотела запереть дверь, но я поставил в проеме ногу и переступил порог, одновременно с этим доставая смятую зелененькую бумажку и суя ей в карман. Не знаю уж, сколько там было, но не «ONE», это точно.

— Не знаю уже, как с вами и быть, — проговорила та, и рука ее нырнула за неожиданной гостьей, — Сейчас, подождите.

Я сильно нервничал, Настя тоже, но по другому поводу. И если я уверен был, что сейчас сюда подъедет полиция с наручниками, то Настя красноречиво глядела на сумку, которую все время нервно раскачивала: и малыш спал там сладким сном.

Вот дверь приемного покоя снова открылась, на крыльцо ступила пожилая полная женщина с крашеными завитками волос.

— Что вы хотели? — спросила она. — Я дежурный акушер.

— Понимаете… — начал я, но Настя перебила меня.

— Я родила 18 часов назад. И мне и ребенку нужна медицинская помощь, хотя бы осмотр, прививки. Ну и документы, — закончила она уже не так уверенно.

— Понятно. Кто принимал роды?

— Ну…

— Я.

Врач посмотрела на меня с любопытством.

— Как это понимать?

— Мы заблудились в лесу, и у моей жены начались роды.

— Я закончила медучилище, потом курсы. Он помогал мне.

— Ну, вы заговорили меня. Прямо и не знаю, что с вами делать.

А я знал. Я достал смятые баксы, которые все это время нервно теребил и положил ей в карман, надеясь только, что там достаточно крупные купюры. Привычная к такому повороту, женщина даже и не шелохнулась, задумчиво разглядывая в это время сумку.

— Оригинально придумали, — наконец молвила она, когда я отступил. — Ему хоть удобно?

Настя молча кивнула.

— Идите за мной. А папаша может отправляться домой. А утром приходите, скажем, какие лекарства будут нужны.

И она, пропустив вперед себя Настю с ее огромной сумкой, медленно и старательно заперла дверь.

Я остался один на крыльце, освещенном слабой лампой.

Дальше все пошло совсем уж просто. Я оставил «Яву» позади своего дома и тихонько перелез через забор. Собаки у нас не было уже давно. Мать спала за закрытыми ставнями и крепко запертой дверью. Дом стоял мрачный, весь в черных колеблющихся тенях, а деревья скрипели и качались под ветром, и сухая ветвь старой груши мерно стучала по крыше сарая. В этом сарае при отце было что-то вроде мастерской с кучей инструментов, и даже самодельный сварочный аппарат имелся. Потом отец умер, а перестройка и демократизация заставили все это богатство продать. Сарай опустел, крыша прогнила, все превратилось в развалины. Но именно это мне было нужно сейчас. Открыв дверь, запертую на щеколду только по названию, я быстро скользнул вовнутрь и закрыл дверь на крюк, чтобы не скрипела под ветром.

В углу сарая стоял заступ. Я пошел туда. Знакомые с детства запахи сырости, древесины окружили меня, и сердце почему-то защемило. В дощатых стенах были щели, в них дуло. Там, снаружи гудело, стучало и выло, но тогда это было мне на руку. Схватив заступ, я стал бить им утрамбованный пол. Денежный мешок за пазухой стукал меня по груди и животу и грозил вывалиться. Я расстегнул куртку и, вынув его, небрежно бросил на пол. Следом полетела и джинсовая куртка. Я стер с лица пот и снова взялся за заступ. Хорош я был в ту минуту: грязный, со спутанными волосами, черт знает в какой драной рубашке и в дорогах джинсах и туфлях.

Яму я выкопал не глубокую только-только положить мешок и сверху присыпать землей. Это место я старательно утоптал, и приставил к земле заступ.

— Все, — вслух сказал я, надевая куртку.

Но оставалось еще одно дело. Тихо заперев за собой сарай и перебравшись через забор, я взял «Яву». И тут хлынул дождь. О, господи, что это был за ливень. Я даже не помню, чтобы у нас осенью так лило. Осенний дождь — он мелкий, нудный и промозглый. А этот больно хлестал тяжелыми струями прямо в лицо, и мне хотелось бежать от него домой, в родную маленькую комнату, а лучше — в кухню, к маминым пирогам.

С остервенением я завел мотор. Пригнув голову и набычившись, чтобы уберечься от ливня, я помчался по мокрому асфальту.