Александр Тамоников - Призрак со свастикой

— Словно знал, капитан, чувствовал, что что-то пойдет не так… Нельзя вам было одним ехать, сам виноват, какого хрена ты меня развернул с этой фашистской сволочью? Хотя странно, — недоуменно пожал он плечами, — зачем они на вас напали? Просто так — лишь бы напакостить Красной армии? Откуда они вообще взялись? Не подозреваешь, что в горах у них мог сохраниться некий объект, который они и патрулируют? Мы же в эти горы фактически не ходим — не до этого пока. Да и пролезть через них можно лишь с проводником. А проводники кто?

— Мне кажется, это связано с баронессой, — отозвался Павел. — Отслеживали ситуацию вокруг замка, туда — пропустили, а вот обратно по некой причине решили не выпускать…

— Баронесса что-то рассказала? — встрепенулся майор.

— Фактически ничего. Завтра будем разговаривать, Федор Михайлович. Хрень какая-то с цифрами. Мне еще Шалаеву докладывать о наших потрясающих успехах. Единственная радость — моя группа прибыла, — кивнул он на своих офицеров, которые с любопытством на них поглядывали.

— Группа — это хорошо, — согласился Сенцов. — Будет с кем работать вместо выбывшего Репницкого… А у нас поляки бузят, представляешь? Их «Народная милиция», которую создали по указу Гомулки, — цепные псы какие-то. Вскрыли подпольную ячейку разгромленной Армии крайовой у себя в управлении — ну, так говорят, мы пока не разбирались. За несколько часов арестовали больше тридцати человек, включая заместителя начальника управления Крыжовского. Кто-то сопротивлялся — его шлепнули. Теперь нам все это дерьмо разгребать… Сначала меня откомандировали вашей группе помогать, теперь уже решается вопрос о переводе на другой участок. Там, похоже, длинный хвост тянется — враги не только в руководстве милиции, но и в местном комитете Польской рабочей партии…

Рвение Владислава Гомулки — Первого секретаря Польской рабочей парии — переоценить было трудно. Только он мог с таким усердием, граничащим с безумием, насаждать в Польше советские порядки, причем делать это ускоренными темпами, с опережением всех разумных графиков. «Щепки» летели, как на лесопильне. В узких кругах этого вчерашнего обиженного подпольщика называли «маленьким Иосифом», и было за что. Он являлся идеальной фигурой, чтобы вести многострадальную страну к очередным победам над здравым смыслом.

— Ладно, не расстраивайся, Федор Михайлович, — отмахнулся Павел. — Понадобится помощь, снова тебя высвистим. Твою наблюдательность и умение ориентироваться я сегодня оценил. Уже допросили немецкого лазутчика?

— И какой практический прок от моей наблюдательности? — Сенцов смутился, отвернулся. — Ну, привезли его в бывший изолятор гестапо, дали отдельную жилплощадь общим объемом три кубических метра. Вроде охраняли, и сам сломался, о пощаде просил, клялся, что все расскажет. Волынку протянули с допросом, отвлекли эти хреновы «польские товарищи». Прихожу за ним, а он весь синий на нарах валяется, пена изо рта, не дышит. Конвоир прибежал — от страха чуть не обделался. И правильно, уже арестовали этого лоботряса за халатное отношение к обязанностям, в карцер бросили…

— Как это? — не понял Верест.

— Да мы тоже не поняли как, — буркнул Сенцов. — Потом допетрили, когда осматривать начали. В воротнике была ампула зашита. Они ведь часто такие штуки носили, особенно когда к нам в тыл направлялись. Покончить с собой, если схватят, цианид практически мгновенно действует. Знали, что мы разговорим даже самых упертых…

— Он вроде не походил на самоубийцу, — расстроился Павел.

— Ну, да, — согласился майор. — Испуганный, сломленный, готовый маму продать, лишь бы жизнь выклянчить. Но, видать, собрал последние крохи самообладания, когда один остался, вспомнил про свой фашистский долг, или как он там у них называется… Я тоже виноват, Павел Сергеевич, прости, — покаялся майор, — не хочу снимать с себя ответственности. Ну, не сообразил про эту ампулу. И дела отвлекли от этого гада, подполковник Савельев вызвал в управление по польским делам…

— Ладно, чего уж там. — Павел не скрывал расстройства. — Такой уж день сегодня незадачливый… До завтра, Федор Михайлович. Будут новости, докладывай…

К подполковнику Шалаеву даже подниматься не пришлось — сам спустился со своих высот. Он тоже не похорошел со вчерашнего дня, осунулся, сутулил спину. Люди на таких должностях практически не спят. Два часа на сон на какой-нибудь раскладушке в углу — нормально. Раньше приговаривали, после победы, мол, отоспимся. Теперь недоумевали: надо же было до такого додуматься. Он молча выслушал доклад, руки при этом нервно блуждали в карманах галифе. Когда Верест закончил, поднял голову, смерил задумчивым взглядом приосанившихся оперативников и сплюнул в сердцах: