Михаил Нестеров - Оружие уравняет всех

Кто там стучит?

Этим вопросом Мамбо задалась уже после непроизвольного выплеска: «У-у!» И кровь едва не хлынула у нее из носа.

Она боднула головой Леонардо и, когда тот вопросительно округлил глаза, глазами же, орущими от возмущения, показала: «Кричи, кретин!»

И он поддержал соседку. Они промычали вместе, едва стук повторился. А когда в третий раз ударили снаружи, вместе с выкриком упало и сердце жрицы: кто-то из детей балуется.

И снова воспрянула духом. Вдруг к ней кто-то пришел по неотложному делу? Она для многих – мостик к султану. Тогда этот человек, наткнувшись на запертую снаружи дверь храма, обнаружит и запертую изнутри дверь в комнате Мамбо. Сообразит же, что жрица дома! Но почему она не открывает? У нее возникло бы сомнение, родилось подозрение. Она бы высадила сначала одну, потом другую дверь. Она уже бесилась, была готова своими ручищами порвать незнакомца за дверью. Но руки связаны за спиной. И она прикована к столбу, который впору называть столбом позора, пусть он даже культовый, пусть он даже отчасти жертвенный. Но его так или иначе осквернили липкие руки Леонардо. Что делать потом? Заменить столбы или убить Леонардо, тем самым смыв с ритуального предмета следы проказы?

Ну, если этот урод стукнет в четвертый раз…

Прихожанин пошел прочь. Он удалился от храма на двадцать-тридцать шагов, и какая-то мысль, родившая подозрение, заставила его остановиться. Потом он вернулся. Он стряхнул с себя настроение, которое назвал игривым, и отнесся к эксперименту с полной серьезностью и ответственностью. Он оттянул замок так сильно, словно тестировал уникальную пружину, изобретенную на окраине африканского поселения, и отпустил. И – тут же приложил ухо к двери. Поначалу он услышал сухой выстрел замка, который ударил в дверь, как боек в капсюль, потом до него донесся более мягкий звук, и он распознал в нем сдавленный крик изнутри. Сдавленный. Вот в чем дело. В храме кто-то есть. Кто-то отзывается на его стук – на этом опыты можно обрывать. А с другой стороны, эта догадка породила в нем волну эйфории. Гордый собой, он был готов молотить в дверь замком, руками, ногами и головой.

Он уже знал, что делать. Он словно читал мысли жрицы: «Иди и проверь, закрыта ли дверь изнутри». И мысленно отвечал ей: «Иду… Дверь закрыта». Он еще не обежал спаренную постройку, но точно знал это.

Так и есть: дверь закрыта изнутри.

Звать на помощь? Это в то время, когда о помощи молят тебя?

Он разбежался и прямой ногой грохнул в дверь. Охнув, схватился за ногу.

Нет. Так не пойдет.

Он схватил камень и, прицелившись, с пяти метров точно попал в окно.

Еще не успели отзвенеть осколки, а он уже влезал в окно. Впервые – к жрице.

Внутри он увидел следы борьбы – опрокинутый табурет. Теперь даже консервная банка на полу могла натолкнуть его на такую смелую мысль.

Дверь в храм была приоткрыта. Однако, прежде чем перешагнуть порог святилища, он заглянул в спальню жрицы.

Две кровати. Две тумбочки. В голову влезло малознакомое слово «аскетизм».

На одной из кроватей он увидел куклу. Поначалу принял ее за ритуальную куклу вуду. Но это была обыкновенная кукла Барби – с белым лицом, белыми руками и ногами. Кукла принадлежала внучке фона. Но где же сама девочка?

Он понадеялся, что в храме.

Когда он появился там, на него уставились две пары одинаково круглых глаз. И он ответил им взаимностью. И, развернувшись, смело покинул святилище.

Мамбо и Леонардо обменялись взглядами. Спятил? Вроде того.

Но он вернулся через полминуты с огромным разделочным ножом, который нашел на кухне. От спасателя в его облике не было ничего. Он походил на душегуба в заключительном акте, где приносит в жертву своей ненормальности двух влюбленных, привязанных им к столбу. Даже когда он занес нож над веревкой, врезавшейся в кожу жрицы, со стороны казалось, он намерен отрубить ей руку.

Они успели отъехать на пятьдесят километров и сменить машину. Дорога лежала через городок, который отличался от Фумбана тем, что центр его тонул во мраке. Катала выругался, когда фары «Шевроле» вырвали из сумерек вечерней улицы четверку чернокожих полицейских. Хотя на его взгляд такого не могло случиться в принципе.

– Я слышал, что ниггеры в темноте ни хрена не видят. Особенно когда напьются по-черному.

Он, повинуясь жесту полицейского, прижался к обочине. Заглушив двигатель и воткнув первую передачу, машинально потянулся к дверце. Снова выругавшись, остался на месте, поглядывая в зеркальце заднего обзора. Несколько секунд, и высоченный негр в пропотевшей форме заглянул в машину. Его лицо оказалось на расстоянии ладони от лица Живнова, зажмурившегося от яркого света фонарика.