Джек Кертис (I): Банджо

Никто не рассмеялся.

— Давайте поможем ему сесть в повозку, — быстро сказал Гэс, не давая остальным задавать вопросы, которые уже были готовы сорваться у них с губ. — Лу долго ехал, он, наверное, устал.

— Я думал остановится в гостинице... — начал было Лютер.

— Нет, нет, ни за что, — проговорила мать, обретя, наконец, дар речи и почувствовав, что, как ни мало в этом человеке осталось от прежнего Лу, перед ней ее сын. — Мы все приготовили к твоему приезду. А в город ты можешь поехать, когда тебе захочется.

— А как ты считаешь, Гэс? — спросил Лу.

— Я считаю, что тебе лучше поехать домой... пока это возможно.

Лу взглянул на отца.

— Ладно, как говорят, попытка — не пытка.

Поддерживаемый Гэсом, Лу в сопровождении всех остальных заковылял к старой неизменной повозке: лошади, правда, были уже другие. Лу напустил на себя небрежно-развязный вид и старался держаться ровно.

— А я уж думал, у вас автомобиль, — сказал Лу, обращаясь к отцу.

— От лошадей толку больше. Дают приплод, — ответил отец.

— Так точно, сэр. — Лу кивнул. — Конечно, конечно.

Дональд Додж незаметно исчез, отправившись в свою биллиардную. Гроувер Дарби с важным видом ушел в полицейский участок; Бенни и Моди и их темноволосый двухлетний сын укатили в своей новой коляске с откидным верхом. Прозвучал печальный гудок паровоза, словно сопереживавшего тем, кто пришел встречать Лютера.

Лютер закурил и, закрыв глаза, тут же устало погрузился в забытье. Но отец все время будил его, показывая все те новые фермы, что приобрел.

— Да, вы не сидели, сложа руки, — признал Лу.

— А в этом деле особенно и напрягаться не надо, — сказал отец; в нем не чувствовалось гордости за сделанные обширные приобретения. — Все идет само по себе, природа сама все приумножает.

— А кто же работает на земле?

— Здесь есть несколько лопухов с семействами, они хотят зацепиться и осесть. Ничего у них не получится! Но пока работают на нас. Эти уедут — найдутся другие.

— А на каких условиях они работают?

— Урожай делим пополам — половину мне, половину им. И я снабжаю их зерном.

— Насколько я знаю, цена на пшеницу сейчас очень высокая.

— Теперь, после войны, будет еще выше. Там, за границей, разруха, люди ходят голодные. А где брать им пшеницу? Только у нас. — Ну, раз так — вы уже богатый человек.

— Ссуды банк дает под страшные проценты.

— Оплачивайте их из тех денег, что получаете за сдачу в наем земли!

— Денег ни у кого нет.

Лу задыхался, кашлял, дышал с присвистом, хрипел; от его прежней веселости ничего не осталось.

— Может, если б ты не курил эту гадость, вылечился бы от кашля.

— У меня кашель не от курения.

— А от чего же тогда?

— Немножко газом потравило.

— Надо было противогаз носить!

Лу зашелся смехом, но тут же захрипел, лицо посинело, глаз закатился, губы скривились. Наконец ему удалось выдавить из себя пару слов:

— В противогазе нечем дышать.

Отец терпеть не мог, когда над ним потешаются, да еще при этом смеются. Он дернул за вожжи, притормаживая лошадей. Пара мощных, гривастых лошадей в яблоках попыталась дернуться в стороны, но отец отменно знал их повадки и заставлял их делать то, что ему нужно было — будто в свое удовольствие играл на скрипочке.

Мать решила разместить Лу в большой комнате на первом этаже, чтобы ему не приходилось взбираться по лестнице на второй, в свою старую комнату. А чтобы Лу не стряхивал пепел со своих сигарет на пол, она по всей комнате расставила фарфоровые блюдца, даже на пианино и низеньких деревянных подставочках. Фотографию в рамочке, на которой сын был изображен в новой форме, высокий, с расправленными плечами, гордо улыбающийся, она спрятала на дно сундука.

Отец, Мартин и Гэс каждый день занимались все той же работой, которую выполняли всю свою сознательную жизнь: доили коров, кормили свиней и лошадей, чистили хлев и коров; женщины занимались курами, приготовлением еды и уборкой в доме.

Лу делать ничего не мог: он просто сидел или у себя в комнате, или на кухне, или на крыльце.

Между Лу и всеми остальными встала невидимая стена — они работали, а он — нет. И как бы они ни старались, стену эту разрушить не удавалось. Когда во время еды все собирались за столом, говорить было не о чем, кроме того, как обсуждать, что делали до еды и что будут делать после. А просить Лу рассказывать о войне они не решались — он рассказывал что-то лишь тогда, когда у него было соответствующее настроение, что случалось очень редко.