Андрей Орлов - Харбинский экспресс-2. Интервенция

– Вы полагаете, будто я собираюсь переправить тайком панацею в ипатьевский дом? – спросил он и усмехнулся. – Такая затея по меньшей мере наивна.

Сопов промолчал – ему и так все было ясно.

– Но почему же? – умоляюще спросила Анна Николаевна.

– Это попросту невозможно. Ни практически, ни даже в теории. Господа комиссары дело знают отлично. Постоянно ждут попыток освобождения и оттого начеку. Нет, царь изолирован, и передать ему что-либо абсолютно немыслимо. Да это и не даст ничего. Я полагаю иное.

Он замолчал и посмотрел на своих спутников.

Господин Сопов сидел мрачный, насупившись. Ему затея Павла Романовича в любом варианте определенно не нравилась. Зато Анна Николаевна была совершенно фраппирована, причем в самом положительном смысле.

– Я собираюсь, – сказал Павел Романович, – сделать большевистским вождям предложение, от которого они отвернуться не смогут. Панацея в обмен на жизнь и свободу царя. Вот так.

Клавдий Симеонович выпучил глаза. Поморгал, потом раскрыл рот, собираясь что-то сказать, да только ничего не сказал – закрыл рот обратно. Может, ему и подвернулся бы на язык нужный ответ, но тут зазвенел дверной колокольчик – требовательно и безостановочно.

Провизор встрепенулся и подкатился к двери. Распахнул:

– Чего угодно-с?..

В аптеку шагнул ротмистр, отстранив в сторону седовласого человечка.

– Господа, поздравляю, на улице дождь, – объявил он с порога. – Теперь еще и промокнем, как черти.

– Как же вы нас нашли? – удивилась госпожа Дроздова.

– Невелика хитрость. Куда ж и пойти лекарю, как не в аптеку?

Беседа тянулась третий час. На улице совершенно стемнело, по черному стеклу ползали большие мохнатые мотыльки. Им, наверное, очень хотелось попасть внутрь – спастись от дождя и согреться.

И ведь не понимают своего счастья, подумал Павел Романович. Окажись здесь – и вмиг спалят себе крылышки. И еще он подумал, что вся их компания напоминает этих вот мотыльков, увидевших волшебный огонек. Не сгорят ли они сами в своем предприятии? А ведь запросто, причем не в переносном, а в самом прямом смысле. Достаточно вспомнить злополучный «Харбинский Метрополь».

Разговор становился однообразным. Клавдий Симеонович вместе с ротмистром (в котором нынче господин Сопов нашел неожиданного союзника) убеждали, что затея с передачей большевикам панацеи – полнейшая ахинея и вздор.

Разгорячившись, Сопов спросил напрямую:

– Неужели вы хотите подарить большевикам вечную жизнь?

– Глупости, – ответил Павел Романович. – Вечной жизни не бывает. Да и не удержат они при себе панацею. Перегрызутся, передавят друг друга.

Анна Николаевна с планом Дохтурова соглашалась, однако ее замечания отличались значительной экзальтированностью и, увы, совсем небольшой основательностью.

При этом все трое вовсе не принимали в расчет, что лауданума у них в руках нет.

Ну, как угодно.

Павел Романович перестал отвечать, и какое-то время беседа текла в одностороннем порядке. Ротмистр тоже умолк. Хмурился и гладил кота, который сидел в корзинке. Зато Клавдий Симеонович говорил без умолку, строя все новые замыслы использования панацеи. Надо отметить, что в части практической – как перебраться отсюда в Новый Свет – господин Сопов сделал несколько весьма неглупых и даже остроумнейших предложений. Но с фантазией у него обстояло не очень, и дальше учреждения в Новом Свете гигантской лечебницы, где врачевание лауданумом должно было осуществляться на манер сборки моторов в компании мистера Форда, дело не шло. Впрочем, может, когда-нибудь и настанет время для этакой вот медицины?

Павел Романович слушал молча. При этом старался не смотреть на ротмистра. Точнее, на его руки. Однако взгляд невольно возвращался к рукавам мундира. А ведь недавно, стараниями Анны Николаевны, они были чисты.

В конце концов Агранцев это заметил.

Посмотрел на обшлаг рукава, поднялся и подошел к провизору. Спросил воды. А после вернулся к столу, сказав между прочим:

– Поцарапался по дороге.

Однако на те слова никто внимания не обратил. Потому что человек видит и слышит не то, что есть, а что ему самому интересно. Или же по профессиональной привычке. Павел Романович отметил: нет у ротмистра никаких царапин. Ни на руках, ни на лице – нигде. Стало быть, кровь на одежде – чужая.

В этот момент Сопов, закончив очередную фразу, умолк, и Павел Романович поинтересовался:

– Как там хозяева фанзы? Не в претензии?