Александр Бушков - Возвращение пираньи

— Слушай, кто она все-таки такая? — тихонько спросил Мазур.

— Наказанье божье, если откровенно. Ты еще не понял?

— Это-то я понял… Ничего мудреного.

Франсуа с простецкой улыбкой развел руками.

Ясно было, что просить у него более конкретных сведений — бесполезно. Крайне неприятный тип, но профессионал, этого у него не отнять…

— А ты-то отчего бродишь, как печальная тень отца Гамлета? При наличии такой подруги? — Франсуа посмотрел в ту сторону. — Я бы на твоем месте…

— Прекрасная погода сегодня, не правда ли? — сухо спросил Мазур и отошел к столу с напитками.

Он и оттуда прекрасно видел Ольгу — в вишневом бархатном платье, с обнаженными плечами и руками, золотистым пламенем волос. Чуть ли не с самого начала вечеринки Мазур держался от нее подальше, а ее, что обидно, это словно бы и не особенно задевало, сначала еще искала его глазами, все реже и реже, а потом окончательно, как писали в старинных романах, окунулась в омут светских удовольствий.

Причина отчуждения — возникшего целиком по его инициативе — была банальнейшая. Мазур все явственнее и острее ощущал себя Золушкой, по-местному — Сандреллиной. Никто не смотрел на него свысока, с ним, сразу видно, держались, как с равным — как же, дипломат, полковник, выполняющий некую загадочную миссию, добрый знакомый хозяйки, — но сам-то Мазур чувствовал себя лакеем, напялившим господскую одежку и пробравшимся на бал в дом, где его никто не знает, а значит, не сможет и разоблачить.

Он был не отсюда . Чужой. А вот Ольга — своя. Это можно определить моментально, даже если бы не знал ее прежде, а впервые увидел только что. Она была здесь так же на месте, как бриллиант в маршальской звезде. Дело даже не в спокойной, светской непринужденности, с какой она двигалась, беседовала, знакомилась. Каждый жест, посадка головы, привычное движение пальцев, подбирающих подол платья, бокал шампанского, взятый у лакея так, словно не существовало ни лакея, ни подноса, а бокал сам прыгнул в руку, небрежно приподнятая бровь, улыбка и кивок, когда приглашали на танец, рука на плече партнера, кокетливая гримаска после непонятного Мазуру комплимента и многое, многое другое — все это делало ее чужой, незнакомой, прежде Мазуру с этой стороны решительно неизвестной. Дочь загадочного суперинтенданте, наследница поместий — теперь-то понимаешь, как они выглядят, — богатейшая невеста, оказавшаяся среди своих. И рядом, изволите ли видеть, засекреченный каперанг, бедный, как церковная мышь, хотя и потомок дворян, блестящих морских офицеров империи, но бесповоротно растерявший то, что они здесь сохранили… М-да. Вот теперь понятно, как они выглядели не в скороспелом дешевом фильме, а в реальности — юные барышни из хороших семей (в том числе и Мазурова прабабушка), легко выпархивавшие из карет на брусчатку Петербурга, выезжавшие, дававшие согласие на мазурку, принятые в свете, без тени неловкости и неуклюжести общавшиеся с генерал-адъютантами, камергерами, тайными советниками, великими князьями и Его величеством… Именно так они и выглядели.

Он осушил бокал чересчур уж по-русски — хорошо еще, никто не смотрел. Музыканты на помосте старались, говоря местным языком, во всю хуановскую — три скрипки, четыре гитары, страстно рыдающий корнет, восемь необычайно колоритных парней в ярко расшитых куртках, галстуках в красную полоску, широкополых шляпах. Добрая половина песен, даже не знающему языка понятно, самого что ни на есть душещипательного содержания — томная печаль, вселенская скорбь: на смертном одре должен тебе открыть, сын мой, что ты не сын мой, а дочь моя…

Сейчас, правда, они играли нечто веселое, и двойная цепочка танцующих двигалась навстречу друг другу, приплясывая, хлопая в ладоши, цепочки порой переплетались в сложных фигурах, кавалеры, припадая на одно колено, вертелись волчком в этой позе, не сводя глаз с круживших вокруг дам, потом цепочки превращались в круги, снова вытягивались — и Ольга эти замысловатые фигуры исполняла без малейшей ошибки, прекрасная, разрумянившаяся, золотистые волосы стелились облаком, глаза сияли, представить ее вне действа было уже невозможно, как невозможно вырезать ножницами фигурку из знаменитой картины, все, что меж ними до этой поры происходило, стало понемногу представляться Мазуру сном. Нечего ему здесь было делать, если откровенно, лучше всего будет тихонечко вернуться в свою роскошную комнату, подавляющую размерами и обстановкой, и, не мудрствуя лукаво, прикончить бутылочку, благо замаскированный резной панелью холодильник-бар предоставляет для этого поразительные возможности…