Владислав Ахроменко - Дембель против бандитов

Однако золотое сияние Галиного рта сильно мешало в благородном промысле попрошайничества и уличного приставания. Нередко Яша отправлял супругу на улицы клянчить милостыню, но кто же подаст даже копейку женщине, рот которой блестит, как все сокровища Оружейной палаты?

Решение, столь же дешевое, сколь и эффективное, было найдено быстро. Перед тем как отправляться на хорошую «точку», Галя минут пятнадцать жевала «Стиморол», «Дирол» или «Орбит» пополам с пористым черным шоколадом. Полученная темная масса, размятая в пластины и наклеенная пальцем на коронки, отлично маскировала золотой блеск. После работы жвачка снималась и отдавалась беспризорным детишкам-«батракам» — дожевывать.

Простоять на улице семь-восемь часов с инородным предметом во рту — дело нелегкое, особенно с непривычки. Ненароком можно шоколадную жвачку со слюной проглотить или выплюнуть — тем более что профессиональная попрошайка часто и помногу курила. На этот случай в Галином кармане всегда лежали запасная упаковка «Орбита» и шоколадная плитка. Впрочем, Галя Федорова настолько поднаторела в своем ремесле, что почти не пользовалась дежурной заначкой.

Вот и теперь, сунув в рот две пластинки «Орбита» и откусив от обгрызенной шоколадной плитки, Галя принялась усиленно пережевывать смесь пищевой резины и какао-бобов. Энергично подвигав челюстями минут пять, она сплюнула коричневатую массу в ладонь, расплющила ее пальцем в тоненькую пластинку, разделила пластинку на две ровные части и аккуратно наклеила на золотые коронки — сперва на нижние, затем на верхние.

— Мне сегодня опять у церкви стоять? — деловито осведомилась она у Яши, когда микроавтобус притормозил у Петропавловского собора.

— Нет, тут мы Клавку поставим, — не оборачиваясь, буркнул Федоров, с удовольствием высасывая дым из гнутой запорожской люльки.

Клава, безмолвная и кроткая тетенька с фигурой дистрофичного подростка, совершенно неопределенного возраста, была последним приобретением семьи Федоровых — цыган Яша обменял ее в Серпухове на набившую всем оскомину прыщавую старуху, дав сверху пятьдесят долларов и ящик водки. И, как полагал Федоров, приобретение было выгодным: Клавка клянчила не «на себя», как большинство нищих этого городка, а «на ребенка», и клянчила мастерски. Ребенок у нее и вправду был: выйдя из «Фольксвагена-транспортера», нищенка аккуратно взяла с дерматинового сиденья грязный одеяльный сверток. Из-под полы выглядывало одутловатое личико младенца — судя по виду, ему было не больше полугода. Странно, но малыш не орал, не заходился в крике. Всю дорогу из Новоселовки он крепко сдал.

— Клавка, молоко свое не забудь, — напомнила Галя, протягивая через опущенное стекло дверцы бутылочку с грязной, обглоданной соской. — Только сама не пей, время от времени малышу соску давай, а то проснется, орать начнет.

Столь трогательная забота о малыше объяснялась просто: в молоко, которым профессиональная нищенка поила младенца, добавлялось несколько капель водки или макового настоя. «На ребенка» обычно подают хорошо, особенно у Петропавловского собора, особенно в общецерковные и храмовые праздники, как, например, сегодня. Но если младенец начинает вопить, желающих помочь его несчастной маме наблюдается куда меньше. Детский крик вызывает раздражение и отторжение сердобольных граждан. А потому лучше сделать так, чтобы дите спало, не мешая гундосить привычное: «Подайте Христа ра-ади… Муж из дому выгнал, жить негде, сыночек второй день ничего не ел…»

А то, что алкоголь и маковый настой, принимаемые малышом регулярно, неизбежно превращали его в инвалида, нимало не волновало ни Клаву, ни тем более Яшу с Галей. Бизнес есть бизнес. Да и малыш был не родным — Яша брал его напрокат у родителей-ханыг, живших на окраине Новоселовки, и такса пятьдесят рублей в сутки устраивала обе договаривающиеся стороны.

Дождавшись, пока Клавка с ребенком разместится на ступеньках собора, Яша покатил дальше.

Следующим пунктом назначения стал подземный переход напротив универсама «Московский», самого большого и посещаемого в городке. Сидевший рядом с Галей благообразный старик в поношенных офицерских галифе и стареньком пальтишке, левый рукав которого, пустой, был заправлен в карман, с кряхтением отправился на привычное место. Медальки, приколотые прямо на пальто, жалобно звякнули, и нищий, положив перед собой пустую картонную коробку, начал хорошо поставленным голосом: