Сергей Зверев - Ярость неба

Но Косарев самостоятельно сделал крутой рывок вперед. В годы афганской войны он превратился в живую легенду, стал одним из самых известных командиров. Он воистину был «своим» для тысяч русских бойцов, которых какой-то кретин посмел назвать «воинами-интернационалистами».

Время шло. Распалась страна, развалилась некогда могучая армия, офицеры разбежались в разные стороны, стали торговать шмотьем, армейским имуществом и секретными технологиями. Но, как выяснилось, осталась еще военная косточка! Косарев не бросил службу, не продал свою воинскую специальность, не разбросался по житейским мелочам.

Много лет спустя фамилия Косарева появилась в наградных бумагах за чеченскую войну. Чеслав получил генеральское звание и одним из немногих командующих сумел заслужить реальную любовь многотысячной армии бойцов. Живая легенда продолжилась в другом времени, в другом измерении...

Макарычев занимал более важные должности. Как специалист ГРУ, он всегда был востребован на самом верху Минобороны. Но про курского сына полка старался не забывать. И всегда с особым вниманием следил за его продвижением по службе.

Сейчас, стоя у металлических ворот дачного участка, он подумал о том, что еще никогда не приходил сюда без приглашения, с бутылкой, как спивающийся инвалид. Впрочем, разговор должен получиться таким, что действительно, кажется, без бутылки не обойтись!

Звонок. Две минуты ожидания. Быстрые шаги по гравийной дорожке.

– Дмитрий Константинович?! Каким ветром?

Сегодня был выходной день. Поэтому Макарычев не сомневался, что застанет хозяина дома.

– Здравствуй, Чеслав! Ничего, что я с налету? Примешь? Я не пустой. Давно уже не сидели! – Он махнул пакетом, где угадывался контур внушительной бутылки. – Решил, как говорится, стариной тряхнуть...

Широкоскулое обветренное лицо Косарева расплылось в широкой улыбке.

– Без звонка, а в самую тему. У меня сегодня слет однополчан. А ты будто знал! ГРУ, видать, веников не вяжет!

– Точно, – улыбнулся Макарычев, медленно двигаясь по гравийной дорожке вслед за хозяином.

Участок Косарева выглядел довольно скромно: заросли малины и ежевики, десяток яблоневых деревьев, несколько вишен, широкая лужайка, посреди которой стоял длинный стол, уставленный едой и бутылками. За плотной стеной берез проглядывал контур двухэтажного дома, небольшого по современным меркам.

– Проходи, садись! – Косарев указал рукой на стол.

– Видишь ли, Чеслав... – Макарычев остановился, немного опустил свою седоватую голову. – Мне бы хотелось побеседовать без свидетелей.

Косарев обернулся, сузил глаза:

– Что-нибудь серьезное, Константиныч?

– Серьезнее не бывает, Чеслав. Поверь.

– Хорошо, минуту. – Косарев подошел к столу, что-то сказал одному из гостей, потом махнул рукой генералу, приглашая пройти в дом. Сидящие за столом офицеры обернулись, внимательно наблюдая за новым посетителем.

Хозяин провел Макарычева на второй этаж, усадил в одно из двух мягких кожаных кресел, стоявших у невысокого столика. Генерал выложил содержимое своего пакета.

– Дмитрий Константиныч, обижаешь! – Чеслав кивнул на упаковку ветчины и банку огурцов. – У меня, думаешь, закуски не найдется?

– Доставай стаканы! – Тон у Макарычева был требователен и сух. Так он обычно разговаривал на производственных совещаниях.

Косарев принес пару рюмок и аккуратно нарезанный хлеб на деревянной доске.

– Выпью я вот за что, – начал генерал, когда Чеслав разлил водку. – За Афган, за наше с тобой прошлое! Помнишь еще те рейды?

И без того узкие глаза Косарева превратились в щелки.

– Хорошие слова, Константиныч. Только давай ближе к делу. Я ведь нетерпеливый. Ты же знаешь мой характер.

– Минуту! Не торопись. За Афган!

Они чокнулись, потом резко опрокинули рюмки с водкой.

– Ты, надеюсь, его еще не забыл? – Макарычев взял в руки кусок ветчины, медленно прожевал, отломил хлеб.

– Константиныч, успокойся! – Косарев резко, со стуком, поставил свою рюмку на столик. Так поступают неопытные шахматисты с потерянными фигурами, когда исход партии складывается не в их пользу. – Мне не нравится твое состояние. Что случилось?

Макарычев, не отвечая, сосредоточенно жевал бутерброд с ветчиной, смотря на край узорчатого ковра, словно там находился некий важный для него предмет, от которого зависел характер дальнейшей беседы. Потом неторопливо вытащил из кармана пачку «Честерфильда» и зажигалку, вынул сигарету, закурил, жадно затягиваясь.