Евгений Сартинов - Полет Стрижа

— Врешь! — Бачун выхватил из рук Витьки две скомканные купюры, достал ту, что получил от перекупщика, сличил, усмехнулся.

— Они из одной пачки. Так что ты мне рога не мочи. Точно такие деньги Стриж выбил из Абрамчика. Где он?

Где его нычка, говори!

Целый час Витька упрашивал рыжего взять деньги и дать ему кольнуться. В конце он уже ползал перед ним на коленях, плакал. Его страшно ломало, казалось, что кто-то невидимый, но ужасно сильный выворачивает суставы, на темечко как будто положили гирю, а пульс в висках все нарастал и казалось, что череп вот-вот не выдержит и разлетится на куски. Он стоял на коленях и, обхватив голову, стонал от боли. Уставший Бачун развалился на диване, зевал и монотонно, как метроном, твердил вполголоса:

— Где Стриж? Стриж где?

В руках он для большей наглядности держал шприц с готовой дозой. Наконец терпение его кончилось, он нагнулся, брезгливо сморщившись, сгреб в ладонь грязную шевелюру Витьки, поднял его лицо кверху и, поднеся шприц прямо к глазам, закричал:

— Ну, где? Говори!

И Витька сломался. Глядя на мутную жидкость в прозрачном стеклянном шприце, он тихо, глотая слюну, произнес то, что так долго ждал рыжий подонок.

— Он у Ольги.

— У какой Ольги? — сначала не понял Бачун.

— У моей Ольги, — так же тихо добавил Витька.

Сунув шприц в дрожащую руку, Бачун бегом кинулся к телефону.

— Мурай? Это я. Я нашел его!

И все-таки он не устоял, не выдержал. Все эти дни Мурая грызла только одна мысль — бросить все и бежать.

Так было и десять лет назад. То, что все приписывали уму и хитрости Мурая — поездку в Фергану после изнасилованя Оксанки — все это диктовал один ужас. Он ненавидел Стрижа, но еще больше его боялся. Мурай мог пойти один на двоих, на четверых, на какую угодно толпу. Но этот человек еще в детстве, в бесконечных уличных и боксерских боях, буквально вдолбил в него какой-то особенный безотчетный и панический страх.

Особенно часто Мурай вспоминал лицо Стрижа на танцплощадке, когда Анатолий сломал ему челюсть. Ведь он тогда и рукой не пошевелил, чтобы прикрыться. Вот почему, когда утром ему позвонил, а потом и прибежал довольный Бачун, Мурай воспринял его слова почти безразлично.

— Чему радуешься, дурак? Подумаешь, нашел. Ты убей его, тогда и радоваться будешь.

— А чего там? Сейчас возьму всех, зажмем в доме. Рыпнется, сожгем и всех делов.

— Дурак! — еще раз повторил Мурай. — У тебя сколько людей осталось?

— Ну, с десяток наскребу.

— Мало. Их четверо. Ты знаешь, что сегодня ночью они турбазу вместе с катерами сожгли? А там наших четверо было. Ладно, бери всех, если его не будет, оставь засаду. Да!..

Мурай остановил повернувшегося уходить рыжего.

— Слушай, если его не застанешь, а будет Ольга… убей ее. Так, чтобы он взвыл от ярости, понял? И жди его здесь.

Бачун посмотрел в мутные глаза хозяина, и внутри затрепетала какая-то слабая обида: "Опять мне самое грязное, а он в стороне".

— Хорошо, — кивнув головой, он покорно пошел к выходу.

Оставшись один, Мурай долго сидел в каком-то оцепенении. Потом очнулся, огляделся по сторонам. И выбоины на штукатурке, слепые рамы зеркал, убого обнаженные без хрусталя, ряды лампочек люстры — весь этот неуютный, постылый вид снова поднял в нем паническую волну страха. Мурай бегом выскочил из дома.

Его шофер, шустрый, вертлявый Семка, подняв капот, копался в двигателе. Он удивленно поднял глаза на хозяина, и его взгляд, как ни странно, отрезвил Мурая.

— Что там у тебя? — спросил он шофера.

— Да так, ерунда, масло меняю.

— Кончай! Мне машина скоро нужна будет, — Мурай повернулся уходить, но снова накатила мутная волна страха, и он решился. Стараясь говорить как можно небрежнее, бросил Семке: — Да, съезди к Рыку, пусть чемодан собирает.

И добавил, заметив вопрос, явно прорисовывающийся на шустрой мордочке Семена:

— И ты тоже собирайся.

Семка подпрыгнул от радости — он не любил подолгу сидеть на одном месте. А если брали еще и Рыка, значит, отлучаются надолго.

Эту пару Мурай всегда прихватывал с собой в Москву, на юг, в другие дальние поездки. Семка был хорош как шофер и незаменим на побегушках. Он не считал в тягость то, что других покоробило бы: сбегать за сигаретами или пивком, притащить на себе пьяного хозяина и вытереть за ним блевотину.

Рык был совсем другой, в чем-то даже полный антипод Семки. Здоровущий мужик лет за сорок, при первом взгляде, а затем и при втором, и при всех последующих поражающий своими габаритами. Рядом с ним даже