Олег Приходько - Запретная зона

Отец Василий окропил Мишку водой. Срезав клочок волос, смешал их с воском и бросил в воду. Трижды обходя купель, Женька держал крестника за руку и чувствовал, как рука племянника напряжена, видел светящиеся торжеством Мишкины глаза, выдававшие душевное волнение. После хождения вокруг купели отец Василий прочел Апостола, размахивая кадилом, и Евангелие. Неустанно повторяя «Печать дара Духа Святого», принялся освящать глаза, губы, ноздри, груди, руки, ноги крещенных, храм наполнился ароматом мирра и ладана, плачем младенцев и молитвенным шепотом прихожан.

— Ну, Мишаня, поздравляю тебя, — Женька поднял племянника на руки и поцеловал, когда часа через два все вышли из церкви в притвор.

— Надо отметить, — неизвестно кому говорил Зина и тряс Мишкину руку, — такое дело и не отметить — грех!

— Между прочим, грех во время крещения болтать в храме, а также пожимать руки прихожанам, — незлобиво заметил Женька, отпирая ключом дверцу машины.

Зина засмеялся.

— Бог простит! Я Борьку лет восемь не видал. Он у меня в батальоне ротой управления командовал. Я тогда подполковником, начштаба был, а он капитаном. Классный специалист, его после из-под Гомеля куда-то забрали — в Афган или в разведку. Что-то я его не вижу… ушел, наверно. Тоже кого-то крестить приходил… Ладно, поехали!

— А он, что же, не узнал тебя? — спросил Женька, когда все сели в машину.

— Он-то? Узнал! Еще как узнал — столько было выпито, страшно вспомнить!

— Зина! — одернула мужа Танька.

— Все, молчу, молчу, — приложил тот палец к губам, вспомнив о запрете на алкогольную тему.

Женька вырулил на дорогу, поехал не спеша по правой полосе.

— Татьян, а, Татьян? — «акая», протянула кума. — А кто отмечать-то крещение будет? Кум за рулем, Зиновий Палыч в завязке. Эх, мужики пошли!

— Вот мы с тобой и отметим, — вздохнула Танька, — а они поглядят.

— О чем задумался, детина? — взъерошил волосы на Мишкиной голове отчим.

— О добром разбойнике, — серьезно ответил сын.

— Добрых разбойников не бывает, — сообщила крестная мать из министерства высшего образования.

— Когда Иосиф и Мария с Младенцем Иисусом на руках убегали от Ирода в Египет, — задумчиво глядя в окно, сказал Мишка, — на них напали разбойники. Они хотели их ограбить и убить. Но один из разбойников пожалел святое семейство и упросил своих товарищей не убивать беглецов.

Все молча посмотрели на новообращенного.

— Выходит, если бы не разбойник, не было бы и Христа? — предположил Зина.

— Интересный поворот, — сказал Женька и подумал, что все нынешнее торжество заключается в превращении ребенка в раба Божия. Хотел спросить, понимает ли это крестник, но решил, что это ни к чему — пусть лучше подчиняется власти Бога, чем власти дьявола.

Раз уж третьего не дано.

На улице было безветренно, но холодно, и, несмотря на это, ученые гостеприимно вышли навстречу. Шествие возглавлял Герман Савельевич Гардт, пятидесятишестилетний доктор наук, биофизик — радушный человек невысокого роста. Они встречались со Швецом один раз, но сейчас он шел к Петру, улыбаясь ему, как старому доброму знакомому:

— Очень рад видеть… Как доехали?..

Петр поздоровался с остальными, пошел за Гардтом в основательное, массивное здание.

Утверждавший экспертов Петр знал их всех, остальные знакомились. Не обошлось без сюрпризов.

— «Висит нитка, а на ней — Никитка!» — громко произнес вдруг нейрохирург Веренеев, ткнув пальцем в обалдевшего Лунца и широко улыбаясь.

Никита Григорьевич уставился на Веренеева и с минуту морщил лоб, припоминая что-то.

— Юрка?! Веренеев?! — просиял он наконец.

— Йес! Точно! Они обнялись.

— Знакомьтесь, коллеги: мой однокурсник, ленинский стипендиат, между прочим…

Тремя остальными были радиобиолог Столбов, доктор наук; Вячеслав Рудольфович Рудин, профессор, физик-атомщик, чье интервью недавно было опубликовано в «Комсомолке» в связи с присвоением ему Госпремии в области науки; и Иосиф Борисович Фай, недавно переехавший в Москву из Киева, где работал еще с академиком В. М. Глушковым в Институте кибернетики АН Украины.

Несмотря на протесты гостей, хозяева накормили их горячими сосисками в институтской столовой.

— А кофе чуть позже, — пообещал улыбчивый Гардт. — Отличный, стопроцентный «мокко» — оттуда…

Говорили о погоде, о Москве, о предстоящем утверждении Госбюджета — обо всем, кроме дела, словно хотели исчерпать поскорее не относящиеся к нему темы. Лунц с Веренеевым вспомнили однокашников, обменялись информацией о том, как сложились их жизни. Наконец в отличном расположении духа все поднялись на второй этаж.