Петр Катериничев - Иллюзия отражения

– Как ты провезла его в самолете?

– Я его не возила. Он хранился в моей сейфовой ячейке в банке «Либерта кредит», здесь, в Саратоне. Вместе с деньгами и ценностями.

Я подхватил пистолетик за ствол, полюбовался:

– Антикварная модель. Для охоты на тараканов особенно хорош. Но убить из него можно.

– Когда ты вошел, мне почудилось... Сама не знаю, что со мною происходит.

– К тебе кто-то заходил в номер? Ты с кем-то разговаривала?

– Нет. Как ты и сказал, прямо из ресторана поднялась сюда и сидела тихо, как мышка. А потом мне сделалось плохо. Совсем. Я все пыталась тебе объяснить еще в ресторане, но ты был так поглощен своими мыслями, что просто не слышал меня.

– Ты о своей родословной?

– Мне кажется, ты...

– Извини, я слегка раздражен. Или не слегка. Бывает. Я, конечно, паренек крепкий, но что-то мне достается в последнее время. Так кем я тебе привиделся? Злым шайтаном? Или добрым облаком гремучего газа?

– Тенью. Призраком. Из прошлого века.

– Славно. В твоих апартаментах это не последняя бутылка?

– Нет. Бар полон. Ты хочешь выпить ее всю?

– Всю, может, и не выпью, но отхлебну порядочно.

– Мне сказали, ты предпочитаешь чай.

– Сейчас – особый случай. Хочется обрести пустоту, простоту и ясность. Чтобы бродить по вехам иллюзий. И иллюзорности вех. А то я сух, как пергамент. Такие дела.

– Что с тобой, Дронов?

– Ничего. Всем вам можно трогаться умом, а мне – нет?

– Кому – всем?

– Тебе, Вернеру, Сен-Клеру...

– Вернер? При чем здесь Вернер?

– Я его встретил недалеко. В интернет-кафе. Он говорил о странном мире и странных людях. О тех, что сочиняют жутковатые сказки, в которых дети теряются, как взрослые, а взрослые пропадают, как дети...

– Что с тобой, Олег?

– Размышляю вслух. Кстати, у тебя еще есть патроны?

– От браунинга?

– А что, у тебя здесь еще и кольт?

– Нет. Кольта нет. А патроны есть. В коробке. Ты злишься на меня? Это невеликодушно.

– Злюсь? Да что ты! Я вполне доволен. И великодушен. Знай я, что у тебя еще коробка, я был перекурил это дело за креслицем, чтобы ты могла настреляться вволю.

– Извини. Я понимаю, почему ты такой. У тебя стресс.

Как славен и добродетелен сегодняшний мир! И состояние душевной опустошенности и несвязухи, близкое порой к панике, помешательству, отчаянию и всегда – полное одиночества, характеризуют всего двумя ничего не значащими словами: «стресс» и «депрессия»!

– Спасибо. За понимание.

– Может, ты действительно выпьешь бренди и успокоишься? Мне помогло.

Я так и сделал. Благо стакан был. Потом присел на диванчик рядом с кроватью. И почувствовал вдруг тяжелую, свинцовую усталость. И еще – мне стало тоскливо. События вокруг напоминали причудливый танец теней, я неволей был в него втянут; он подчинялся какому-то определенному ритму, но ритма этого я не понимал и не чувствовал. Все, что произошло со мною за последние сутки, виделось мне нагромождением бессмысленных событий: я не мог найти им логичного объяснения.

Впрочем, удивляться здесь ничему не приходилось. События накатывались на меня одно за другим, усталый мозг начал, сбиваясь, принимать слова за факты, да и я, очаровываясь некоторыми собеседниками, такими, как герцогиня Аленборо, Алина Арбаева или Даша Бартенева, упускал то важное, чего не бывает в словах, то, что находим мы в жестах, полувзглядах, движениях... В лихорадочном блеске глаз или в надменно-беспомощном изгибе губ... Ведь за нарочитым цинизмом порой прячется нежность или ранимая детскость души, а за показной беспомощностью скрываются расчет и алчность.

И еще мне вдруг подумалось, что я нахожусь совсем не здесь и не с теми, что все происходящее вокруг – не больше чем маета, в которой так просто потерпеть победу... Маета опасная и жестокая, но никак не относящаяся к моей жизни, по крайней мере к такой, какой я бы хотел ее видеть, ощущать, чувствовать... И еще – мне захотелось в края легкие, бездумные, где люди беззаботны, как дети, и столь же доверчивы и искренни. Никогда я не был в таком краю и, наверное, никогда уже не буду... Потому что такого края нет. И бегу я теперь по кругу, не мною вычерченному и не мною отмеренному, потому что он не приближает меня к жизни, какой я хочу... И не приблизит никогда.