Петр Катериничев - Иллюзия отражения

– Красивый остров.

– О да. Они прожили там до тридцать второго года, в том же году Софья Владимировна скончалась. Детей у них не было. Александр Андреевич переехал в Париж; жизнь, по воспоминаниям, вел весьма неупорядоченную, а ему, признаться, было уже за пятьдесят.

– Бартенев сумел сохранить капитал?

– И даже приумножил. Еще в Ницце и на Мальте дедушка увлекся коллекционированием исторических драгоценностей. Он хорошо разбирался и в камнях, и в работе. Старался покупать вещи с родословной, иногда продавал то, за что можно было выручить хорошие деньги... В Париже промотать свой капитал он не успел; невзирая на годы, Бартенев был завидным женихом в среде русской эмиграции: богат, родовит. В тридцать седьмом его познакомили с Натальей Владимировной Карамзиной, моей бабушкой. Ей в ту пору было около тридцати. По настоянию бабушки они и переселились в Северо-Американские Штаты.

– Им в Париже показалось скучно?

– Для бабушки жизнь во Франции состояла из нищеты и несбывшихся надежд, она хотела нового. Калифорнию тогда называли Русской Америкой – это теперь там в основном латиноамериканцы... Из Калифорнии Бартеневы перехали, когда родился мой отец, в пятидесятом. Отец женился в семьдесят четвертом, а через год появилась я. Женился отец на Мэри Элджин; на самом деле мою маму зовут Марией Дмитриевной Елагиной, бабушку – Александрой Павловной Елагиной, в девичестве Оболенской. Элджин – результат натурализации в США. Так что я – стопроцентная американка. И абсолютно русская. Забавно?

– Пока не знаю.

– Мой папа, Сергей Александрович Бартенев, занялся компьютерными технологиями и весьма приумножил семейный капитал. Но я от родителей давно не завишу: дедушка завещал мне ценные бумаги и...

– ...горшочек масла.

– Можно и так сказать. В основном в камнях и драгоценностях.

– Ваше колье застраховано, Даша?

– По-моему, мы перешли на «ты».

– Разве?

– Ты мне не доверяешь, Дрон?

– Зачем ты мне все это рассказала, Даша?

– Хочу, чтобы ты почувствовал во мне родственную душу. И попробовал доверять. У тебя это получится.

– Поживем – увидим.

Мысль если и бродила в моей голове, то единственная: как занесло эту обеспеченную девочку в «World News Incorporated»? Размышлять над этим долго я не стал. Просто спросил.

– Каждый в этой жизни хочет сделать нечто, – задумавшись на мгновение, ответила Даша. – Ну и – мечтает о славе конечно же. Мечтает наполниться чем-то светлым и взмыть в стратосферу, в невиданные, непостижимые высоты, а жизнь идет, и оказывается – он просто надувной шарик на чужом празднике.

– Хорошее сравнение, – похвалил я, мучительно пытаясь вспомнить – от кого я слышал то же самое, и совсем недавно? Не вспомнил. Слишком много впечатлений для того, чтобы память могла все разложить по полочкам.

– Это не сравнение, – продолжила девушка, – это чистая правда. Рядом с нашим поместьем в Нью-Джерси стоял большой дом Майкла Марча. Вы слышали о Майкле Марче?

– Нет.

– О, это был кумир всей Америки в восьмидесятые. На его ток-шоу люди плакали, смеялись, влюблялись, негодовали... А после некоторых его выступлений были даже слушания в конгрессе и самоубийства...

– С чего бы это?

– Жизнь для большинства людей – театр. Они не принимают ее всерьез.

– Если не принимать всерьез жизнь, то кто всерьез примет смерть?

– Только те, что умерли.

– Но они уже никому ничего не скажут. Никому и ничего.

– Когда я чуть-чуть повзрослела, то поняла вдруг, что шоу Майкла Марча – всего лишь цветная безделица. И даже те люди, которых он приглашал и которые рассказывали всякие «жизненные» истории, – боятся жизни. Пережидают ее, словно неприятный осенний дождь или палящий зной, а мерное чередование похожих дней делает это пережидание почти вечностью, да к тому же... Неизвестность времени смерти рождает иллюзию бесконечности жизни.

В какой-то момент я вдруг заметила, что все мы – и Бартеневы, и Марчи – живем словно за стеклом, как рыбки в аквариуме... Мои родители и сами много путешествовали, и я с ними. Мы были в Африке, Индокитае, Южной Азии... И у меня осталось чувство... Мы как-то катались по какому-то национальному парку в Зимбабве: вокруг львы, слоны, змеи, но мы – в безопасности, отгороженные стеклом автомобиля, словно экраном телевизора... То же было и на Филиппинах, и в Индонезии, и в Непале – мы заезжали в трущобы и смотрели на бедность и нищету, охраняемые уютом кондиционированного салона автобуса и авторитетом и оружием сопровождающих нас людей. И тогда я впервые подумала о том, что моя жизнь – тоже шоу. Не такое праздничное и феерическое, как у Майкла Марча, скорее скучное и однообразное. И я решила найти свою жизнь. И – жить.