Петр Катериничев - Иллюзия отражения

– Ты почему-то у меня ни разу не был, – снова услышал я голос Брайта. – Все были, даже Вернер.

– Здесь?

– Нет. В комнате смеха. Он строил самому себе забавные рожицы и был вполне доволен. Впрочем, любой человек по сути своей примитивен. А ты – не приходил. Даже из вежливости. Мне подумалось: вдруг это от гордыни?

– Разве я похож на гордеца?

– Кто знает, на кого он похож, пока не заглянет в сумерки собственной памяти? Или – беспамятства?..

– Ты предлагаешь и эту услугу?

– За плату, конечно.

– И дорого берешь?

– Жизнь.

Пора. Мне оставалось выхватить пистолет и выстрелить в то из зеркал, что неуловимо отличалось от остальных. За ним наверняка дверь – на волю или в то помещение, в котором чародействовал Фрэнк Брайт. Но...

Странное оцепенение охватило меня вдруг... Мне подумалось, что жизнь моя – вся моя жизнь! – была сплошным обманом, иллюзией, что жить я еще не начинал, что где-то есть другая, иная, светлая, разумная, где люди не скалятся волками друг на друга и где царит покой и гармония...

Я тряхнул головой, пытаясь освободиться от навязчивых мыслей... Но это были даже не мысли – чувства, видения, образы... И главным из них стало ощущение своего одиночества и – надежда, что и оно когда-нибудь закончится...

Строчки звучали где-то в глубине памяти, а меня словно обвалакивало теплою ватой... И сделалось горько из-за всего, что я упустил. И не вчера, не в дальней жизни... Краешком мутнеющего сознания я понимал – на меня действует какой-то газ – без запаха, без цвета... И голос из динамиков стал вкрадчивым и приятно монотонным, я слышал и не слышал его...

И тут – цвета померкли, словно предвещая вечер и непогоду... И заиграла музыка, и была она удаленно-грустной, и вокруг – закружили сухие осенние листья, и налетевший ветер бросал их охапками и вихрился у ног лиственными водоворотами... И сиренево-фиолетовые блики, путающиеся в высоких перистых облаках, напоминали о скорой зиме и о том, что так уже было когда-то...

А потом – стало темно. По пустому залу в неверном затухающем свете носились клочья газет, колючий мусор поземки... Забытая кукла Петрушка застывше улыбалась раскрашенным личиком; синий колпачок с бубенчиками делал его похожим скорее на королевского шута или на карточного джокера... Красная рубашка и синие атласные штанишки превратились в комок тряпья, и кукольная улыбка казалась бессмысленной и жутковатой в этом гаснущем мире... А потом не осталось ничего, кроме шума дождя...

Он стучал по крыше дробно и монотонно, и я слышал монотонный голос, воспринимая даже не слова – образы... Передо мною словно был экран, на котором извивались и ползли спирали, затягивая меня в мутный смерчевый водоворот...

И все – прекратилось, словно погас свет. Я лежал на полу, пытаясь пошевелиться и освободиться от обволакивающего дурмана... Чьи-то умелые руки освободили меня от оружия, потом я услышал причитающие всхлипы и глухой, как стук упавшей жердины, выстрел.

Повернулся и увидел лицо Фрэнка Брайта. Вокруг головы расползалось темное пятно, а в мутнеющих зрачках угасали блики дробящегося неживого света. Я услышал, как отщелкивается обойма; вслед за этим пистолет вложили в мою безвольную ладонь, прижали и снова вынули. Потом я различил голос:

– И за что ты, Дронов, застрелил бедного клоуна? Хотя, признаться, он надоел всем. А мне особенно.

Это была Бетти Кински. Собственной персоной.

– Как самочувствие? – спросила она.

Бетти Кински. Вежливая. Образованная. Спеленавшая умника Брайта и хладнокровно прикончившая его.

С умниками порой так и случается: пока они доказывают миру свою неповторимость и гениальность, приходит сильный, наглый и дерзкий и ставит крест на всех их начинаниях и завершениях. Таков мир.

Когда видишь рядом с собой убитого, который минуту назад разговаривал с тобой, – это разрушительно для любой психики. Именно тогда понимаешь с полной ясностью: мир устроен неправильно. И что с этим можно поделать? Ничего.