Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения

В общем, подходит он ко мне, огромную коробку финских конфет «Водка в шоколаде» протягивает, и, конечно, цветы. Розы. Одну чайную и две красные. «Здравствуйте, — говорит, — Маша. Не могли бы мы с вами где-нибудь побеседовать?..» Подружки по несчастью в палате сразу все поняли, они ходячие были, так что через секунду вымелись, оставили нас вдвоем. Я молчу, ничего не понимаю. Подъехала к тумбочке, положила конфеты, жду. Он сел. «Как, — спрашивает, — себя чувствуете?» Я, конечно, говорю, все хорошо!.. прекрасно чувствую!.. просто великолепно!.. А слова-то с трудом даются, зубов нет, кожа на лице стянута — непривычно. Он покивал и представился. Ты понял, нет, Решетников, кто это был?.. Правильно, Майвин Анатолий Ильич. И вот лезет он в собственный карман, достает ключи от нового «жигуля-восьмерки», кладет на коробку с конфетами «Водка в шоколаде»… Не беспокойтесь, мол, Машенька, за машину, новая у вас теперь машина красного цвета и с молдингом по борту — в экспортном исполнении, с меховыми чехлами на сиденьях, стоит, мол, в гараже вашем, вас дожидается. Может, говорит, нужно чего?.. Лекарства какие или еще?.. Тут я, конечно, поняла, откуда эта обходительность со стороны персонала, и почему мне в отличие от остальных каждый день постельное белье меняли, и почему каталку предоставили и не выписывают так долго, импортными всякими лекарствами лечат, а о деньгах за операции и лечение никто даже не заикается. Вот, значит, кто платил за все! «С милицией, — говорит Майвин, — все улажено, никаких претензий, да и, по правде сказать, наш сотрудник на джипе тоже очень спешил, скорость превысил». А я оттого, что вся эта любезность нянечек, врача, медсестер оказалась купленной, закричала даже. На него, на Майвина закричала: «Улажено, говоришь?! И с сотрудником твоим улажено, и с машиной моей?! А вот с этим?! — и на свою рожу безобразную показываю: — С этим как быть?! Я же не машина, в конце концов, я живой человек, я женщина!..» Тут я выругалась на чем свет, рубаху в сердцах рванула, чтобы он мою молодую грудь разглядел, чтобы понял, что уладить можно, а чего нельзя. Разошлась. «Я, — говорю, — замуж могла выйти, а теперь, с таким фэйсом, не то что замуж, а на улицу выходить опасно!..» Он помолчал, покивал, дал мне пар-то выпустить. А потом говорит: «Не нервничайте, Маша. Это ни к чему не приведет, только себя терзаете. Цели определены, задачи поставлены. Уладим и с этим. Не забывайте, в какое время живем. Я, — говорит, — не волшебник, но человек в обществе весомый и небедный». Пожелал мне доброго здоровья, откланялся и ушел. Мне и в голову не могло прийти, что он там улаживать с рожей моей собирался. Ну разве ж можно с таким-то — и уладить, Решетников?.. Ну да ты меня тогда не видел, а то бы тоже не поверил. Рухнула я на кровать — и в слезы, навзрыд. Понятно мне все сразу стало: пришел, чтобы сотрудника от милиции отбить — откупился, в общем. Утешил, уладил и отвалил. Я его конфеты «Водка в шоколаде» пить не стала, само собой, и цветы сказала из палаты вынести. Одолжилась снотворным у соседки и сутки почти проспала беспробудно. Очень мне плохо стало после его посещения, будто показали ребенку красивую игрушку, а потом забыли отдать и ушли. Ладно, проехали. Это, наверно, тебе не интересно, про чувства всякие. Ты этого не понимаешь, Решетников. Такое никому не понять. Сказала бы: «Пережить надо», только не надо этого переживать. Врагам не пожелаю… Проходит еще дней пять, больше, само собой, Майвин не появляется. Меня из этой клиники профессора Нечаева выписывают… Что ты так удивился? Не жить же мне там… А, про Нечаева?.. Ну, я его-то сама не видела, меня туда из Склифа перевезли. А что, знакомый твой?.. Нет?.. Ну, в общем, выписывают. А куда — одному Господу известно. Господу, ему все известно про всех. А больше никому. Раньше я знала: с восьми до одиннадцати — свободное время, с одиннадцати до пяти вечера — тренировки, в дни боев — до трех. Потом еще немножко свободного времени — и вечерние бои. Когда гастроли — там на тренировки меньше времени, свободного больше, да по мне бы, конечно, тренироваться хоть круглосуточно, а свободного не надо. Раньше я по расписанию жила и не задумывалась, куда пойти-поехать. А тут, сам понимаешь, полная свобода! Контракт с Любарским еще не кончился, я на него мантулить еще два года должна была. Пожелай я того — он бы меня обратно принял, но после двух поражений подряд, изломанная — какие там бои! Полгода реабилитации как минимум, страховка полагалась, оплата лечения. Ну, выписали, проводили. А в вестибюле Майвин ждет! Я когда его увидела — остолбенела. Стою и шагу ступить не могу, сама не знаю почему. Разуверилась уже совсем, никого не ожидала увидеть. «Здравствуйте, Маша!» — улыбается. Цветы дарит. Откуда узнал, что я розы люблю, не знаю, но ведь не случайно. Значит, узнал. «Вот, — говорит, — Маша, вас и выписали по весне. С наступающим, — говорит, — Восьмым марта!» Сажает он меня, значит, в шикарную машину, забыла, как называется, черная такая, широкая, с баром внутри. «Не отчаивайтесь, — говорит, — Маша. То, что вы прошли курс у доктора Нечаева, — очень хорошо. Он сказал, что состояние вашего здоровья стабильно и что в будущем ваши травмы, полученные в результате аварии, никак не скажутся. Теперь мы перейдем ко второму этапу: будем делать из вас красавицу. И чтобы никаких, понимаешь, комплексов. Лечиться будем у очень хороших специалистов, я уже обо всем договорился, и об оплате вы не беспокойтесь, все расходы моя фирма берет на себя. Если вы не возражаете, прямо сейчас и поедем». Я, понятное дело, не возражала. Про красавицу это он загнул, думаю, ну да шут с ним, все равно ехать некуда, а хуже мне не будет. И правда: везет меня в аэропорт Шереметьево-2. Все рассчитал как по нотам. И час выписки подгадал, чтоб до отлета в аэропорт успеть, и паспорт заграничный уже подготовил… с фотографией. «Полетите, — говорит, — Машенька, в Цюрих, ни о чем не беспокойтесь, там вас встретят мои люди, куда надо отвезут и обо всем позаботятся». Еще и в бар меня сводил, виски предложил, чтоб перелет короче казался. Я, по-моему, тогда ни одного слова не произнесла. Веришь, нет, Решетников — все будто со мной происходит, а будто и с кем другим.