Джек Хиггинс - За час до полуночи

Поздней весной, в начале лета, пока еще не наступила настоящая жара, сильные ливни случаются довольно часто в горах Сицилии. Обычно грозовые облака застревают над горами на полдня и больше.

Наверное, дождь помог нам в конечном счете выжить. Есть на земле люди, имеющие особые отношения с дождями. Стоит им погулять под дождем, подставить себя под его хлещущие струи, как у них наступает прилив сил. Я принадлежу к этому счастливому типу, и ливень, который начался в горах Каммарата тем утром, принес мне заряд бодрости. Но, кроме того, он оживил и все вокруг. Нас больше не окружала пыльная каменистая пустыня. Природа ожила и наполнилась свежестью.

Скорее всего, я находился в полубреду, потому что в какой-то момент понял, что во весь голос распеваю знаменитую походную песню Иностранного легиона, которой Легран научил меня пару столетий назад, когда мы еще считались братьями по оружию и разложение не коснулось наших душ.

Дождь разошелся уже вовсю, когда мы взобрались на гребень, и, посмотрев вниз сквозь серую пелену, я увидел вдалеке, за грязно-белой жижей, залившей все пространство, Беллону.

Подставив лицо дождю, я захохотал и выкрикнул в небо:

– Готовься, Бёрк! Теперь я достану тебя!

Потянувшись за уздечкой, я обернулся и увидел, что голова Джоанны слегка наклонилась на другой бок и ее глаза открылись. Она смотрела на меня, не узнавая, довольно долго, а затем тень улыбки пробежала по ее губам.

Говорить я не мог, только осторожно дотронулся пальцем до ее щеки, потянул за уздечку, и мы поплелись вниз. Слезы, смешиваясь с дождем, стекали по моему лицу.

Последний час спуска на подступах к деревне оказался самым трудным. Участки дерна, попадавшиеся теперь по пути, настолько пропитались водой, что по ним невозможно стало ступать. Несколько раз я поскользнулся и чуть не упал, но когда осел стал съезжать вбок, вырывая уздечку из руки, мое сердце ёкнуло. Казалось, еще немного – и он покатится вниз, но уздечка в последний момент удержала его.

Глаза Джоанны Траскот закрылись, и мне показалось, что она опять потеряла сознание. Я ухватил уздечку поближе к морде осла со всей оставшейся у меня силой, и мы начали спускаться по следующему дерновому полю.

Время опять остановило свое течение, и теперь я еще меньше отдавал себе отчет о происходящем, чем раньше. Мы брели и брели сквозь непрекращающийся дождь, скользя, и спотыкаясь, как единое целое с ослом. И опять тот же голос запел походную песню, которая прокатилась когда-то от нагорья Ахаггар в Северной Сахаре до болот Индокитая.

Я провалился в темноту, где слабо мерцала только одна золотистая точка в конце туннеля, к которой я постепенно приближался. Но, дойдя до нее, вдруг выяснил, что стою, в полном изнеможении вцепившись в уздечку двумя руками. Когда потерялась моя самодельная шина и отвязалась правая рука, не знаю. Вероятно, в какой-то момент она стала мне необходима. Хотя кровь обильно промочила бинты на плече, рукой я уже мог пользоваться, и мне даже показался красивым ярко-красный цвет на фоне смазанных зеленовато-коричневых пятен моего камуфляжного костюма. Мир представлялся живой живописной картиной, на которой кровь смешивалась с зеленью, а дождь набрасывал на все свою серую пелену.

Овцы толклись вокруг меня и черного от щетины пастуха. Он некоторое время стоял, уставившись на нас, потом повернулся и бросился бежать по направлению к деревне. Я миновал место, где мы разговаривали с Розой, лощину, в которой мы с ней лежали, греясь на солнышке. Милая, милая Роза, она хотела предупредить меня, но ее так запугали! И опять Карл Хоффер.

Под ногами у меня, странно перемещаясь, расплылось кровавое пятно. Я поднял глаза, и пятно превратилось в красную «альфа-ромео», стоявшую в ярде от задворок дома Серды, до которого оставалось еще около двухсот футов. Послышались крики, какие-то люди бежали навстречу мне по грязи.

Однажды, еще мальчишкой, я упал с дерева на вилле Барбаччиа и пролежал полчаса без сознания, пока Марко не нашел меня. Теперь я увидел его таким же, будто не прошло и дня с тех пор. Его лицо выражало ту же гамму чувств – смесь гнева, страха и любви. Странно, что он не изменился ко мне за столько лет.

Я лежал в грязи, когда он подбежал, приподняв меня, положил мою голову на колени и обнял за плечи.

– Ничего, ничего, все будет хорошо, Стаси, – шептал старик.

Я ухватился за отворот его дорогой овчинной куртки.