Альберт Байкалов - Гражданский спецназ

– Какие это хлопоты по сравнению с крушением семейного корабля. – Геннадий задумался на минуту, положив локти на бетонные ограждения пляжа, затем с горечью усмехнулся. – В один день, как обухом по голове.

Антону оставалось лишь молча посочувствовать другу. Он не понаслышке знал о том, что сейчас испытывает Геннадий, мысленно вернувшись назад, в злополучный промозглый ноябрь прошлого года, когда судья бесстрастным голосом объявил о расторжении брака между Оксаной и Геннадием Навродскими. Причина была банальна – измена. Но если у Антона первый брак распался из-за неверности жены, то в случае с Геннадием, как сам он любил выражаться, косяков напорол он.

– Может, еще вернется? – вырвалось у Антона.

– Оксанка? – Геннадий покачал головой. – Эта никогда. У нее или пан, или пропал. Знаешь, – Геннадий проводил взглядом несущихся над водой чаек и вздохнул, – во время общения с Пешехоновой в «Европе» я неожиданно понял, что не играю роль воздыхателя.

Антон с удивлением и даже опаской уставился на него:

– Понравилась?

– Не то слово, – вздохнул Геннадий и, оттолкнувшись от барьера, побрел вдоль по набережной.

Озадаченный таким известием, Филиппов двинулся следом.

– Слушай, мне эта новость не принесла радости.

– Мне тоже, – усмехнулся Геннадий. – Но ты не переживай, я не тот человек, который на первое место ставит чувства, а на второе долг и порядочность. Любовь можно задавить в себе, хотя, конечно, это намного страшней, чем пережить наркотическую ломку…

Минуло два дня с того момента, как Вадим Скоробогатов пришел в себя в камере временно задержанных, а казалось, что прошла целая вечность.

Здесь, в СИЗО, куда его перевели, Скорый не переставал ломать голову над тем, как он оказался с оружием в городе.

Самым непонятным во всей этой истории было то, что по протоколу и вопросам, которые ему задавали, у него был обнаружен пистолет Макарова, тогда как на самом деле дома, под ванной, хранился «ТТ».

Значит, ствол ему подбросили. Зачем и кто? Здесь было два варианта: первый – его все-таки подставил Лучок, второй – ствол подбросили менты. Автоматически возникала целая гора неясных моментов.

В камере, рассчитанной на двадцать человек, было гораздо больше. Многим ожидающим окончания следствия или суда приходилось спать в две смены. Но то были люди, попавшие сюда случайно. Один, по пьяной лавочке приревновав жену к собутыльнику, не соотнес вес табуретки с весом статьи о нанесении тяжких телесных повреждений, другой поздно затормозил перед перебегающим улицу пешеходом, третий, похваставшись дедовским ружьем, забыл, что оно заряжено, и оставил сиротами троих детей соседа. Всех их объединяло одно – случай.

Эти люди всячески избегали конфликтов с другой категорией подследственных, с теми, для кого время, проведенное в стенах исправительно-трудовых учреждений, равносильно трудовому стажу.

Несмотря на то что Вадим впервые столь серьезно залетел, он причислил себя ко второй категории и в первый же день свалил на пол мирно спящего увальня, заняв его место.

Посопев, парень, который попался на краже свиньи со свинофермы, стерпел обиду и больше не претендовал на собственную шконку.

Наибольшим авторитетом среди всех как по числу ходок, так и по своим физическим данным был тридцатипятилетний здоровяк Мамай. После пятилетнего перерыва ему вновь предстояла ходка за грабеж, и, несмотря на то что две предыдущие она могла перекрыть по длительности вдвое, особо он не волновался.

Подогреваемый с воли подельниками, этот человек не знал нужды ни в харчах, ни в куреве, а по тому, как вечером у него начинали блестеть глаза, а движения становились вальяжными, можно было предположить, что и с ширевом у него дела обстояли благополучно.

Большую часть времени он проводил за игрой в карты с двумя татарами Вилей и Рустом, и хотя у обоих были имена Рустам и Ренат, даже знакомясь, они называли себя по кличкам.

Остальная масса ожидающих своей участи подследственных состояла из подобных Скорому молодых и сильных мужчин, порожденных рыночной экономикой рэкетиров, директоров воздушных фирм и прочих любителей легких денег.

Все три категории относительно мирно сосуществовали в этих стенах в ожидании решения своих судеб.

Вадим сидел на кровати, прислушиваясь к тому, как желудок с недовольным урчанием усваивал непривычный для него обед, состоящий из какой-то желтой похлебки, отдаленно напоминающей гороховый суп, и овсяной каши, которую, по примеру старожилов, он смешал с первым. Неожиданно открылась дверь камеры, и вошедший надзиратель назвал его фамилию и имя.