Анатолий Гончар - База икс

– Нет.

Отрицательное качание головой отдалось резкой болью в ушах. Похоже, последние капли адреналина в моем организме кончились, начался неизбежный откат в усталость. Прокурорские переглянулись. Интересно, а они как рассчитывали, что противоборствующий им полковник отдаст документы прямиком в их руки?

К нам спешно подходит руководивший погрузкой раненых майор Фадеев.

– Надо ехать! – кивает он в сторону ревущей мотором брони и, обращаясь к стоявшим передо мной типам, сообщает: – Там тяжелораненый.

– Две минуты. – Похоже, «прокурорские» не собираются конфликтовать и уже мне говорят: – Позвольте вас осмотреть?

Во как: не обыскать – «осмотреть». Мой взгляд, брошенный на Фадеева, и его ответный взмах рукой не укрылись от пристально наблюдающего за нашими действиями Нарышева.

– Осматривайте! – В словах открыто звучит злость.

– Позвольте ваш рюкзак.

Ишь какие вежливые, или как там, в «Джентльменах удачи»: «Вежливость – главное оружие вора»? Где-то так. Стряхиваю с себя изрядно опустевший РР.

Заглядывают вовнутрь, лезут в кармашки, проверяют спальник, разгрузку. Я чувствую, как нарастает в них раздражение.

– Строить всю группу!

– Бойцы устали! – вяло сопротивляюсь я, хотя должен был попросту послать их на хрен и срочно дать команду на погрузку всей группы. Но документы действительно здесь, и я не хочу, чтобы нас вывернули наизнанку. И так все висит буквально на волоске. За себя я не переживаю. Если и найдут – то мало ли когда и что Юрасов мог положить в разгрузку раненого?!

– Вы хотите, чтобы вас судили за оставление противнику раненого полковника Тарасова? – Нарышев тоже не спешил упоминать ведомственную принадлежность погибшего. Мог бы и соврать.

– Нет. – Внезапно я понимаю, что это не простая угроза. Стоит им что-либо заподозрить, и меня вывернут наизнанку. – Но я выполнял его приказ!

– Мы вам верим. – В этом его «верим» прозвучало неприкрытое «пока верим». – Поэтому стройте личный состав!

– Есть!

В моем подчеркнутом испуге не так много наигранности. Захоти они отправить меня на нары, и никакие свидетельские показания уже не помогут. Майор Фадеев тоже не собирается протестовать.

– Группа, строиться! Рюкзаки перед собой.

– Раненых тоже…

– Что? – Оказывается, во мне, кроме усталости, остался еще изрядный запас злости. Рука совершенно непроизвольно дернулась к оружию. Но, наверное, я ослышался.

– Рюкзаки раненых и их разгрузки тоже, – усмехнулся Нарышев.

– Все вещи выложить! – И, уже подходя к машинам, скомандовал: – Живее орлы, живее!

Измотанные, изодранные, злые, как черти, бойцы, матерясь, принялись выполнять отданную команду со всевозможной поспешностью. Они ведь не хуже моего понимали, что дорога каждая минута. Нарышев же и сотоварищи за время, пока спецназовцы выкладывали свои вещи, услышали о себе много «хорошего», но ни одним словом, ни одной репликой, ни одним косым взглядом не выдали своего хорошего слуха. Почему они так поступили? Вариантов было всего два: первый – они сами не единожды бывали в передрягах; и второй (который мог вытекать из первого) – только что вышедшим из тяжелого боя разведчикам поперек горла лучше не становиться. Шмон начался, когда последний рюкзак был перевернут и на землю высыпалось его содержимое. Хорошо, хоть затянулся он ненадолго, и в одежде «прокурорские» ни у кого не шарили, но они заглянули в кузов машины, осмотрели носилки и раненых, перетряхнули все лежавшие на земле рюкзаки, брезгливо поморщились, проходя мимо окровавленной разгрузки Довыденко. На какое-то мгновение действительно стало плевать: найдут – не найдут. Обещание, данное погибшему полковнику, – это одна чаша весов, а на другой – тяжелораненый разведчик и его жизнь, возможно, зависящая от минут или даже секунд. Пусть заглянут в карман разгрузки, найдут, и мы наконец-то тронемся в ПВД. Но не заглянули, не нашли. Обыск закончился.

– Можешь грузиться! – На лицах легкое разочарование, словно ничего особого и не произошло.

– Вы видели, чтобы Тарасов что-либо забирал на захваченной вами базе? – Нарышев наконец-то проявил хоть какие-то эмоции. – Какой-нибудь предмет?

– Нет, – снова принесшее мне боль качание головой. – В одно из помещений входил только он. – И, уже работая на опережение, пояснил: – Подрыв производил тоже самостоятельно, один, без посторонней помощи. Даже тротил тащить бойца не взял. Все сам.

– Это он может…

– Мог, – невольно добавляю я и вижу, как на лице одного из них появляется сомневающаяся усмешка. Они сомневаются в его гибели. Но усмешка кажется горькой… Что их ждет за провал операции?