Сергей Зверев - Палачи и герои

Когда в дополнение к бесконечным амнистиям, которые выметали из лесов нестойких соратников, коммунисты отменили смертную казнь, Дантист покачал головой:

– Это они зря. С нами так нельзя. Нас можно только убить…

Год за годом перед его глазами проходили схроны, заброшенные хутора, погреба в деревенских домах, используемые под убежища. И серые, изможденные лица соратников. Он смотрел иногда на них отстраненным взором и ужасался. Перед ним были порождения леса. И не благородные олени или хищные волки, а грибы поганки, взросшие на трухлявых пеньках. И поддерживала их только энергия неоправданных надежд и лютой ненависти.

Три дня назад Дантисту снова предложили эвакуироваться в Европу, чтобы оттуда возглавить галицийский крестовый поход на Советы. Только теперь в области политики и пропаганды, а не террора. Смешно. Ему предлагали стать пустозвоном и отказаться от единственного оружия, которое он уважал и которым владел в совершенстве, – страха. Нет, это не для него. Завтра его ждала новая акция в далеком селе, где они казнят предателей. И это ему нравилось, черт возьми! А больше уже не нравилось ничего…

Дантист смахнул с дощатого стола бутылку – она упала и покатилась, расплескивая самогон. Словил на себе удивленный взгляд Орла. Все, с алкоголем покончено. Дело, дело, дело. Карать и принуждать. Принуждать и карать.

С этими оптимистичными мыслями он погрузился в тяжелый сон…

Враг пришел по традиции под утро, когда сон так сладок. И оповестил о себе выстрелами.

В комнату ворвался Орел и крикнул:

– Окрестности оцепило НКВД.

– Теперь это МГБ, – поправил Дантист.

– Да хоть черт в ступе! Они нашли нас!

Взрывом тряхнуло схрон. Там, где выход, посыпалась труха. Часового, который снаружи охранял схрон, похоже, сняли, но он сделал свое дело – предупредил о подходе противника.

– Предлагаю, граждане бандиты, сдаться! – послышался задорный голос. – Вам будет сохранена жизнь!

Старая песня.

– Уходим, – сказал Дантист.

Он отодвинул тяжелую металлическую крышку в углу. За ней темнел узкий проход, который метров через триста поднимался наверх рядом с ручьем.

– Будва, ты ползешь впереди, – приказал Орел невысокому казаку со сломанным носом и длинными руками, похожему на обезьяну.

Тот послушно пополз по узкому лазу. В конце отодвинул деревянный щит, замаскированный дерном. Высунулся.

Снаружи грохнули выстрелы. Будва упал, перекрыв своим телом вход. Орел закричал тем, кто полз следом:

– Назад! Там автоматчики!

– Обложили, – перевел дыхание Дантист, когда все пятеро бойцов, включая его самого, вернулись в схрон и взгромоздили на лаз крышку. – Не вырваться.

– Как поступить? – спросил Орел. – Сдаваться? А что, комиссары теперь не казнят.

– Сдаваться? – удивился Дантист. – Нам?

Тем временем голос снаружи убеждал:

– Вы получите жизнь и справедливый суд!

Наверху ударили чем-то тяжелым по доскам, прикрывавшим вход, и Дантист выпустил в ту сторону длинную автоматную очередь. Патронов не жалко. Их несколько ящиков. До смерти хватит.

– Сейчас газ пустят, – сжал кулаки Орел.

В последнее время чекисты часто заливали схроны усыпляющим газом из баллонов, беря потом пленных тепленькими.

Дантист обвел глазами своих ближайших соратников, знаменитых карателей, именами которых пугают маленьких детей в деревнях. Через многое им пришлось пройти вместе. Но все дороги когда-то заканчиваются. Даже те, которые идут по кругу.

– Приказ командования УПА по этому поводу не отменен, – сказал он, меняя магазин в автомате.

Командир группы, попавшей в окружение, исчерпав возможности сопротивления и бегства, обязан убить соратников. Потом застрелиться сам. Простое правило.

Орел обреченно и покорно опустил голову. Роберт потянулся за автоматом, но Дантист всадил ему три пули в грудь. Потом, не теряя время, прострелил головы еще двоим.

Остался Орел.

– Давай, не медли. – Он невесело улыбнулся. – Только потом про себя не забудь. Иначе неудобно перед нами получится.

– Не забуду.

Рявкнул автомат. И нет больше верного хищного Орла.

Снаружи услышали звуки выстрелов, и началась суета. Ухнул взрыв – это саперы проламывали проход.

Дантист отбросил автомат, взял со стола браунинг и теперь внимательно смотрел на него. Пора!

Он так и не смог выстрелить себе в висок. Поднес пистолет к груди. Подумал, что уходит за пределы этого бренного мира в боли и страдании, как тысячи соратников. Но пройдет время, пусть тридцать, пятьдесят лет, и на их крови разгорится и взойдет на небосводе этой многострадальной земли заветная галицийская звезда.