Сергей Зверев - Здесь стреляют только в спину

Попался Борька на детскую уловку. Ей хотелось выстрелить наверняка, вот и выманивала Липкина из-под скалы, кидая камешки на склон. На фоне серого неба выделялась фигура в драном камуфляже. Слишком мало нас осталось, чтобы ошибиться. Да и женская фигура, как ни крути...

Ошибка Липкина была не единственной. Отстегнув магазин от автомата Невзгоды, он не проверил, есть ли патрон в стволе. Шуметь не хотел. А патрон там был и очень неплохо себя чувствовал! Оттого и требовалось ей попадание наверняка.

Я метнулась к выроненному Борькой пистолету. Уже тянулась к нему, когда пантера сорвалась со склона – в два прыжка, врезав мне прикладом по виску. Голова взорвалась, как Хиросима. Меня отбросило на висящую над обрывом глыбу – я ударилась затылком и стала растением.

Она подняла пистолет, постояла над обрывом. Внезапно схватила меня за грудки, приподняла и рывком протащила к обрыву. Голова моя повисла над бездной.

– Ты что?.. – Кровь из тела понеслась в мозг; умнее я не стала, просто голова превратилась в ядро.

Она перевернула меня, перехватив за воротник, как шкодливого щенка.

– Смотри.

Бездна разверзлась. Закачалась, завертелась веселой каруселью. Обрывистый спуск, кусты на склоне, ручей без звука... Неподвижное тело в знакомом балахоне, уткнувшееся носом в землю, разбросанные руки... Борька, родной...

– Вот твой Липкин! – Она безжалостным рывком перевернула меня обратно.

Опять голова ударилась о камень – я жалобно вскрикнула. Она ухмыльнулась, уселась мне на ноги, как будто собралась заняться со мной грубым, извращенным сексом. Сущая дьяволица: растрепанная, прямая, губы сжаты, глаза – мерцающие туманные фары. Та еще сучка.

– Говори, Погодина.

– О чем говорить? – Я сделала попытку подтянуться, но не смогла – она держала меня, как тисками.

– Где груз?

– Я не знаю...

Грохнул выстрел. Пуля чиркнула по камню, запела рикошетом в небе. Дьяволица склонилась надо мной – убивая взглядом.

– Ты не понимаешь ситуации, Погодина. Остались ты да я. Чуда не будет. Я прострелю тебе ногу, потом другую. Потом ты останешься без рук, без ушей, а последнюю пулю получишь в кишечник. И будешь умирать долго и мучительно...

Я разжала обветренные губы.

– Ты блефуешь... Если выстрелишь, я не смогу показать тебе это место...

– А ты мне его опиши.

– Не найдешь...

– Найду, Погодина, найду... – Мерцающие фары надвинулись вплотную. От них сквозило холодищем. – Я не идиотка. И ты не дура – прятать груз там, где нет ориентиров. Говори, где груз.

Я не могла. Ну скажу ей про озеро. Прогремит выстрел, и кончатся мои злоключения на самом интересном месте.

– Я не знаю, где груз... – прошептала я.

Держаться надо. Переживем. Переможем.

Грохнул выстрел. Я заорала от боли – как пожарная сирена – она прострелила мне бедро! Жуткая резь взломала ногу. Искры посыпались из глаз...

Терпи, Дарья Михайловна, терпи. Переживем.

– Где груз, Погодина?

Заладила как попка. Я пыталась ответить, но не могла. Боль давила и выкручивала.

– Где груз, Погодина?

– Ты все равно меня убьешь... – прохрипела я, давясь сухостью во рту.

– Убью, Погодина. Семь трупов, восемь – какая разница? Но я убью тебя одним выстрелом, не мучительно. Не вынуждай применять пытки.

– Но вы же, чекисты, любители пыток; что же ты, Люба...

– Где груз, Погодина?

– Не знаю...

Переживем.

Грохнул выстрел. Я впервые услышала, как поет рояль в кустах. Пуля пробила верхнюю часть шеи, в районе подбородка. Невзгода умерла мгновенно, не успев разозлиться. Застыв, рухнула мне на грудь, харкнув кровью. Дурея от боли, я схватила ее за ремень, напряглась, поволокла вверх – она оказалась не тяжелой – и отправила в свободный полет... Но и после смерти я получила от нее привет: переваливаясь через край, она ударила меня сапогом по челюсти. Что такое удар по челюсти в моем состоянии? Так, ерунда. Стараясь не трясти простреленной ногой, я перевернулась на живот и отжалась.

Невзгода пропахала половину склона и затормозила, зарывшись в куст. Чудотворец лежал у подножия, подтянув колени к животу. Вылитый Борька Липкин. «АКМ», который выронил Турченко, лежал у него под рукой, и Борька судорожно поглаживал его казенник. Представляю, с какими мучениями он к нему полз. Он улыбался мне самой глупой из своих улыбочек: дескать, здравствуй, мать – дурак вернулся...

Я двигалась на голом автомате (автоматический мат). Каким-то образом раздела мертвого Турченко, сняла с него верхний слой бинта, не испачканный кровью, перевязала ногу. Затем отправилась в долгий путь. «Ты не мать, но героиня, – польстил мне внутренний голос. – Давай же, у тебя вся жизнь впереди». Я сползала по склону – ногами вперед, цепляясь за корни и выступы в скале. Борька одобрительно следил за моими перемещениями, но вставать не спешил, улыбался полосками грязи на обветренных губах.