Сергей Зверев - Здесь стреляют только в спину

Травяной чай имеет ряд достоинств. На вкус он ароматнее традиционного. Недостаток в нем только один: отсутствие теина – вещества, отгоняющего сон.

Я взгромоздилась на колени, пробурчав «гутен морген», и принялась выискивать в рюкзаке кружку. Около десяти утра решили пристать к берегу. Турченко и я выразили желание отлучиться, а Сташевичу пришла в голову блестящая идея пройтись по прибрежным зарослям – на предмет дичи. «Мы плыли десять часов, – объяснил он. – Верст пятьдесят отмахали. Можно стрелять, зону поисков проехали». – «Только меня не подстрели, – на всякий случай предупредила я. – А то подумаешь, уточка сидит».

До Магалая оставалось километров сорок. «Возможно, и тридцать, – родил с потолка Борька, – но, скорее всего, пятьдесят». Остановка была уместна. Мы вошли в тихую заводь с узкой полоской пляжа и пристали к берегу. Место для охоты было практически тургеневское – тайга отступала на задний план, и заросли осоки высотой в две трети человеческого роста составляли целый ареал.

Опять всплакнула какая-то выпь, прошуршав в траве.

– Ты налево, я направо, – сказала я Турченко, спрыгивая на илистую отмель.

– А мы прямо, с широко открытыми глазами, – сказал Борька, поднимая с настила автомат.

– А ну ни с места, касатики! – громогласно пророкотал сочный бас. – Руки по швам, на колени становись!

Я оторопела.

Вот так выпь болотная. Нас пасли довольно долго, прячась за осокой и в канавах... Картина предстала настолько невероятная, что я не поверила глазам. Пространственно-временная петля упала с неба, обвила и забросила нас в соседнее измерение. Там тоже Сибирь, но еще хуже, чем у нас...

Из высокой травы выходили живописные личности. Мужские особи (иначе не назову), порядка семи, жилистые, обросшие. Рубашки из серой мешковины, до колен, с косым воротом. Те, что помладше, безбороды, у старших – свалянная грязная растительность: у двоих козлиная, у третьего – во всю рожу. На рубашках кресты – без затей, простенькие, из серо-желтого металла. Сюр какой-то...

Их можно было принять за сумасшедших, сбежавших из ближайшей клиники, не будь они вооружены до зубов. У троих берданки, у остальных неказистые, с облезлыми прикладами, но де-факто – автоматы. На поясах подсумки, лоснящиеся от грязи.

– На колени! – зычно пророкотал бас.

– М-да, блин... Невеселым получился некролог, – с досадой пробормотал Борька.

– Это что за дребедень? – прошептала Невзгода.

– Индейцы, – сумничал Сташевич. – Сибирский вариант. На уголовников не тянут.

– М-да, блин... – повторил Борька. – У меня такое ощущение, будто я отремонтировал дедушкину машину времени...

Длинная очередь простучала над головами. Мы попадали на колени кто где был: Борька – в воду, Невзгода – в остывший костер на плоту.

Высокий мужик лет сорока пяти, по манерам старший, выступил вперед:

– Фрол, собери оружие.

Зачавкала земля под сапогами. У одних обувка была кирзовая, у других резиновая – с пропаянными заплатами. Ударила вонь от немытых тел. Наши бездомные на вокзале поизящнее пахнут... «Пистолет на груди! – мигнуло в голове. – Отнимут! Да и шут с ним...» Я подняла голову. Какой ужас! Доисторический типаж с кудлатой головой и шрамом поперек морщинистой рожи стоял в позе, словно собрался на меня помочиться. Кудеяр, вдруг осветилось в голове, натуральный Кудеяр – мифический разбойник, промышлявший на расейских дорогах! И в подчинении у него сплошь безумцы – отмороженные бродяги, кромсающие людей ради звонкой горстки медяков...

– Послушайте, граждане, а не могли бы вы... – начал как-то покаянно Борька.

– Молчать! Руки на голову!

Шмонать будут, догадалась я. Вонь от нестираного рубища давила на мозг. Я медленно отвернула голову, покосилась влево. Надо ж так влететь... Невзгода оставалась на плоту, отрезанная от прочих. Глаза от изумления – шарами. Борька, выбравшись из воды, давил коленями отмель, исподтишка шарил глазами. Сташевич – чуть подальше, в осоке, послушно стоял на коленях и держал руки на шее. Выражения лица я не видела. Турченко сидел левее всех, кусал губы, напряженно посматривал на Борьку. Трое хлопцев – молодые, мордастые – отделились от «соплеменников» и с каменными рожами начали обыск. Остальные подошли ближе. Молчуны, отметила я. Уголовный люд, браконьеры, бродяги, «грибные» наркоманы, работники спецслужб, прочая шпана, влекомая глухоманью, не упустила бы случая поиздеваться. А эти – ноль эмоций.

Сташевича уже шерстили. К Борьке зашли со спины. Он повернул голову, я встретилась с ним взглядом. До чего иконописный лик! Смирение и покорность. Того и гляди, упадет в ноги да начнет их лобызать. «Солнышко, – говорил его взгляд, – прости нас за наши прегрешения».