Станислав Гагарин - Страшный суд

Честно признаюсь: не поверил императору. Если Корсиканец не желал повелевать людьми, народами и государствами, то за каким хреном затеял он вселенский мешебейрах,попер нахальным буром в загадочную Московию, которая нужна была какому-нибудь бургундцу или парижанину как зайцу неприличная болезнь, задрался с Россией, через которую намеревался добраться до Индии, и нашел в нашем Отечестве собственную гибель?!

Зачем?

Почему не приказал строго искушавшему императора внутреннему голосу, дьявольскому, разумеется, ломехузному голосу: «Отыди от меня, сатана!»?

Наверное, прав старик Гегель, утверждающий: поступки подобных людей надо квалифицировать по иному кодексу.

А коли я не стремлюсь к власти и даже избегаю ее, то мне и не понять до конца людей, подобных Наполеону.

Но Папе Стиву другого не оставалось, как поверить в искренность Бонапарта, хотя и про козни, происки масонов, подбивавших его против России, кое-что мне было известно, и теперь, когда он вернулся на Землю с Того Света, не было у Великого Корсиканца никакого резона быть со мною недостаточно откровенным.

И я вспомнил разговор с Бонапартом, который происходил у нас на третий день после выхода в свет указа Eltcin’a за номером одна тысяча четыреста.

Наполеон Бонапарт сразу согласился с тем, что ситуация напоминает государственный переворот, который осуществил во Франции он сам 18 брюмера — или 9 ноября — 1799 года, когда разогнал Директорию и Совет Пятисот — палату народных представителей.

— Да, — ухмыльнулся Бонапарт, когда я напомнил ему об этом, — с депутатами мне пришлось-таки повозиться… Не уговорив Совет старейшин, я решил пойти в Совет Пятисот, который встретил меня гневными и яростными криками: «Вне закона! Объявить тирана вне закона… Разбойник! На виселицу его!»

Группа депутатов набросилась на меня, оттеснив гренадеров, с которыми я вошел в зал, депутаты едва не задушили будущего императора, довольно крепко помяли. К счастью, ни одного Брута среди них не оказалось…

Наполеон стер с лица улыбку, посерьезнел и сказал:

— Да вы читали об этом у Тарле, Манфреда и в десятках других исторических описаниях… Ничего героического в моих действиях не было. Конечно, я считал, будто действую в интересах Франции, но действовал, разумеется, как узурпатор.

И что получила моя родина?

Многочисленные войны, полтора миллиона французов только убитыми в европейских войнах, а это был цвет нации, лучшие мужчины Франции, родина после моего императорства оказалась отброшенной в экономическом и политическом отношениях вновь в Восемнадцатый век.

— Это сравнение историческое, сир, — промолвил Станислав Гагарин. — Вовсе не буквальное… Но что вы усмотрели специфического в Eltcin’ском 18 брюмера?

— Я обратил внимание на беспрецендентное вмешательство Запада во внутренние дела России. Европа и особенно Америка навязывают сейчас России то, что им выгодно, не хотят и на йоту считаться с желаниями и интересами русского народа. И это плохо кончится для самого Запада.

— Да уж, — сказал я.

— Более того, — продолжал император, — хочу напомнить русским людям, что западное вмешательство всегда идет во вред России. Возьмите хотя бы рыночную экономику, к которой Запад под разными посулами принуждает, маня морковкой кредитов или вообще пустых обещаний, уговаривает перейти Россию. При этом абсолютно не обоснованно утверждается: на это уйдет всего полтора-два года.

Но такие заверения — полнейший абсурд! Два века, два столетия понадобилось Франции, чтобы после кровавой революции создать нынешнюю рыночную экономику. Двести лет минуло — и экономика эта до сих пор плохо управляется…

А западная хваленая демократия? Она вовсе не устоялась, как твердят радетели забугорногообраза жизни. Да и вообще: только полный идиот или продавшийся за доллары «демократ» не видит, какой режим насаждается в России под видом защиты «общечеловеческих ценностей».

Как француз замечу, что нынешнему правительству моего Отечества необходимо с опаской относиться к тенденции безмерного усиления Германии при полном непротиводействии этому со стороны Кремля. При подобной раскладке сил французам нужна по-настоящему сильная Россия, которая будет гарантом их собственной безопасности.

Бывший император Франции поднялся, подошел к большой карте Великого Союза, висевшей на стене, и провел тростью по Уральскому хребту, остановив ее, наконец, чуть южнее Екатеринбурга, на той невидимой на карте маленькой Сысерти, в которой мы пребывали сейчас.