Станислав Гагарин - Страшный суд

— Вот и этот получил предназначенный ему мат, — ни к кому не обращаясь, философски резюмировал товарищ Сталин.

Воскресным вечером 3 октября 1993 года я писал роман «Страшный Суд», под пером у меня складывался образ прапорщика Мазепы, вообразившего себя гетьманом Украины и укравшего уже ядерную боеголовку.

Вера была у Юсовых на Солнечной, и в одиночестве я лихо размахался пером, буквы легко сливались в слова, а слова добротно укладывались в строчки.

Звонок телефона прервал мою работу в восемнадцать пятьдесят…

— Включите телевизор, Станислав Семенович, — сказал мне Коля Юсов.

И я оставил Мазепу возле атомной бомбы, прошел из холла в гостиную, где стоит электронный ящик,щелкнул дистанционером и погрузился в мир чудовищной провокации, случившейся не в параллельном, сочиняемом Папой Стивом мире, а в том реальном, в котором живу сейчас со всеми бебехами, потрохами и какашками, увы…

Хочу признаться: неладное почуял сразу. Если стреляли в людей из гостиницы «Мир», к ней Верховный Совет ни сном, как говорится, ни духом отношения не имеет, и где, мне сказали об этом раньше, засели две сотни бейтаровцев, вооруженных боевиков из Лиги защиты евреев значит, рискнули закулисные режиссеры пойти на кровавую развязку.

И восторженная толпа, возбужденная кажущейся победой, и бессмысленная бойня у Останкинской башни, и никому не нужный — кроме провокаторов конечно! — штурм резиденции моржовогомэра, и совсем уже анекдотичный обстрел гусевского «сексомольца» — все это походило на плохо, бездарно разыгранный фарс, который пролитая кровь превратила в драму.

А потом пришли кантемировские танки, а в них вовсе не те добродушные ребятки из августа девяносто первого, которые братались с хлынувшими защищать демократиюмосквичами.

Эти были другими.

Не дрогнувшими руками навели они пушки на Дом Советов и прямой наводкой расстреляли Советскую власть.

И, конечно, мировая общественность объявила стрельбу в Москве, подавление инакомыслия пятнистыми, будто у морской пехоты Американских Штатов в Сомали, танками вершиной демократиив России.

Невероятно, но факт!

Не знаю, что и как написать об этом сейчас, вечером 7 октября, дорогой читатель…

Закрыто всё. Список газет, которым заткнули президентским указом рот, длинен и бескомпромиссен. Туда и крохотный «Пульс Тушина» вошел, и невзоровские «Секунды» перекрыли.

Полная информационная блокада!

…Днем объявилась Надежда.

Я названивал ей в «Совроссию» все эти дни, но телефон молчал, а в нынешнем ее жилище связи нету.

— Нашлась-таки! — радостно воскликнул Папа Стив.

— Да, — сказала Надежда, — соратники листовку выпустили обо мне — «В редакцию не вернулась…» А я на зло демократамосталась жива, хотя бой шел на том этаже, где находилась…

Она оказалась последней женщиной, покинувшей Дом Советов.

— Хочу описать увиденное мною, — продолжала говорить Надежда. — Но газету нашу пока прикрыли… Нельзя ли с вашей помощью как-то заметки мои издать?

Одинокий Моряк тут же прикинул несколько вариантов.

— Пиши, Надежда, — сказал он. — Конечно, помогу. Давай увидимся и выберем оптимальный путь решения проблемы.

На том и порешили.

Сейчас около двадцати часов вечера. Седьмое октября 1993 года, четверг. Позднее я позвоню редактору «Русского пульса» и расскажу ему о предложении Гарифуллиной Надежды.

Не знаю, чем кончится наша затея, но сделаю всё, чтобы русские люди узнали, как и что творилось в действительности в Доме Советов, на набережной реки Москвы.

Об этом подробно напишу в дневнике, а в романе как личность ухожу в сочиненный Станиславом Гагариным мир. Ибо в мире реальном мы теперь не живем, а существуем, пунктиром.

Наступила зимняя ночь.

Над Россией нависло сатанинское беспределье…

Каждый смертный испытал упоение властью, но далеко не каждому дано избавиться от тяжкого бремени, которое приносит власть.

Последним из трех искушений Христа было искушение властью.

— Опять берет Его диавол на весьма высокую гору, — рассказывает евангелист Матфей в главе четвертой, — и показывает Ему все царства мира и славу их.

И говорит Ему: всё это дам тебе, если падши поклонишься мне.

Тогда Иисус сказал ему: отыди от Меня, сатана…

Коротко, как говорится, и ясно. Лучше, нежели Христос, и не скажешь. Не хотел для себя власти Учитель, и я до сих пор жалею, что в романе «Вечный Жид» не сподобился потолковать с ним о природе и диалектике власти.