Владимир Гриньков - Исчезнувшие без следа

– Может, еще и наладится, – постарался нащупать верную дорожку Воронцов.

– Насильно мил не будешь, Андрей. Я же вижу – у нее ко мне не лежит душа. Мне даже показалось, что она меня боится.

– Боится?! – вскинулся Воронцов.

– С ней как-то истерика приключилась. Ей приснилось что-то, я ее хотел успокоить, а она – в крик. Это необъяснимо. Понимаешь? Слова здесь ни при чем, все происходит на уровне подсознания – так мне представляется.

– Да-да, – пробормотал Воронцов. – Так бывает, я тоже слышал.

– Ты надолго сюда?

– Я? – растерялся Воронцов. – Не знаю, если честно. Как получится.

– Вместе уедем, – объявил Шаповал и скрипнул зубами.

В его взгляде была боль. Он умел страдать, оказывается. Воронцов удивился, обнаружив это.

Вернулся с балкона Смирницкий. Он выглядел бодрее, и даже лицо его порозовело.

– Я больше не пью, – сказал он.

– А я больше не наливаю, – парировал Шаповал.

И тут раздался звонок в дверь.

– Светлана! – сказал Шаповал и обернулся к Воронцову. – Иди, встречай сестренку.

– Открой ей сам, – вяло улыбнулся Воронцов. – И не говори ей ничего – пусть будет сюрприз.

Он вдруг почувствовал такую слабость, что не мог встать. Заметивший это Смирницкий под столом наступил ему на ногу и сделал зверское лицо. Шаповал вышел.

– Бодр-р-pee! – прорычал Смирницкий. – Это твоя сестренка, запомни!

– Я надеюсь, что она хотя бы симпатичная, – буркнул Воронцов.

В этот момент дверь кухни открылась, «сестра» вошла и замерла на пороге, а ошарашенный Воронцов привстал и, прежде чем почуявший неладное Смирницкий успел что-либо предпринять, потрясенно выдохнул:

– Хельга!!!

Это действительно была Хельга, но только она об этом не знала. Бросилась к «брату», повисла у него на шее, залепетала:

– Андрюшка! Ты приехал!

И заплакала от счастья.

Хельга ни на шаг не отходила от «брата», смотрела на него полными любви и обожания глазами. Она ни о чем его не спрашивала, рассказывала сама – о школе, о своих учениках, о директрисе, которая относится к ней чуть ли не по-матерински – и имела при этом вполне счастливый вид. Воронцов, немного бледный, сидел рядом с ней, и в его глазах были такие боль и мука, что если бы Хельга сейчас заметила – испугалась бы, но Воронцов смотрел в пол, прикрыв глаза, и со стороны казалось, что он просто внимательно слушает. Смирницкий следил за его состоянием со все возрастающим беспокойством, и когда он понял, что сейчас, через какое-то мгновение, может произойти срыв, резко поднялся и сказал с заискивающей улыбкой:

– Андрей! Я могу с тобой поговорить?

Воронцов не сразу понял, что эти слова обращены к нему, некоторое время сидел неподвижно, но Хельга и Шаповал удивленно смотрели на него, и он наконец очнулся. Вдвоем со Смирницким они вышли в коридор. Смирницкий еще не успел ничего сказать, как Воронцов внезапно схватил его за ворот рубашки и прижал к стене.

– Что с ней? – спросил он со злостью и болью. – Что за чепуха? Какая школа? Какие ученики? Что с ней сделали?

– Я не знаю, – пробормотал Смирницкий, лихорадочно пытаясь сообразить, как ему себя вести.

Наверное, такой ответ нисколько не удовлетворил Воронцова, потому что он с силой встряхнул Смирницкого, и тот даже ахнул – он и так почти висел в воздухе, и ему было очень неуютно, а теперь еще стало и больно.

– С ней проделали то же самое, что и со мной? – спросил Воронцов.

– Думаю, да.

– Так сделайте же что-нибудь! Я не могу смотреть на это спокойно! Она как больная, поймите! Я ее знал совсем другой!

– Я ничего не смогу сделать.

Лучше бы Смирницкий этого не говорил. Воронцов зарычал и швырнул его об стену. Если и присутствовал сейчас в квартире безумец – так это был он.

В коридор выбежала Хельга.

– Андрей! – испуганно крикнула она.

Воронцов выпустил из рук Смирницкого – тот мешком упал на пол – и обернулся к «сестре».

– Уйди в комнату, – сказал он внешне спокойно, но его душило бешенство.

Хельга замешкалась, и тогда Воронцов возвысил голос:

– Уйди!

Она попятилась и скрылась за дверью. Смирницкий тоже попытался ускользнуть, но Воронцов не позволил ему этого сделать, опять прижал к стене и заговорил, приблизив свое лицо к нему вплотную:

– Верните мне ее прежнюю. Иначе я за себя не ручаюсь.

– Я не сделаю этого, Саша. Мне запретил Федор Иванович.

Смирницкий надеялся, что это подействует отрезвляюще, но просчитался – для Воронцова Федор Иванович был совсем не такой грозный командир, как для Дружинина.