Владимир Гриньков - Исчезнувшие без следа

Взяв штурмом кустарник, спецназовцы топтались в нерешительности. Так кружит на одном месте собака, вдруг потерявшая след. Удалов вывел своих спутников с противоположной стороны здания. Они миновали два квартала и оказались на улице, по которой шли первые прохожие. Солнце поднялось над горизонтом, оно еще не разгорелось, но небо уже обрело естественный синий цвет.

– Они хотели успеть до рассвета, – сказал Удалов. – Пока улицы пусты. Но не смогли, а теперь нам будет легче.

– Куда дальше? – осведомился Стас.

– Надо выбираться из города.

– На вокзалах нас наверняка поджидают.

– Для нас самое лучшее – уходить по воде.

На берегу они присмотрели лодку, сбили замок. В соседнем сарае Воронцов нашел весла. На дне лодки сложили оружие, прикрыли сверху одеждой.

Рыбаки, заякорив лодки, терпеливо подремывали в ожидании своего рыбацкого счастья. Беглецы направили лодку вдоль берега, и через час городок остался позади. Никто их не остановил и никто не пытался преследовать. Добравшись до первого на их пути села, причалили к берегу, где было безлюдно и тихо. И только теперь, все одновременно, поняли, что все позади.

– Теперь можем расстаться, – глухим голосом сказал Удалов.

Стас переложил автомат из руки в руку, пожал плечами:

– Счастливо оставаться!

Он чувствовал себя чужим.

– Вообще, по чести говоря, тебя надо было бы к ногтю, – сказал Удалов. – Чувствую, за тобой многое тянется. Хотя… – Пожевал губами. – Бог тебе судья. И к тому же ты сегодня мне жизнь спас.

И вдруг порывистым движением обнял Стаса:

– Это не ты, наверное, мне жизнь спасал, а Шаповал. Ну да все равно спасибо.

Стас усмехнулся:

– На здоровье!

Развернулся и пошел прочь.

– Когда-то он не был мерзавцем, – негромко сказала Хельга. – А потом как-то вдруг сломался.

– Мерзавцем вдруг стать нельзя, – веско произнес Удалов. – А на кого он работал, кстати? Он тоже искал Воронцова – тогда, год назад.

– Ни на кого он не работал, – ответила Хельга. – На самого себя – и только. Когда его выгнали из «Антитеррора», у него кое-какие связи остались – в ФСБ, в милиции. Он свои знакомства использовал, подряжаясь разыскивать исчезнувших должников. За процент работал. А когда начал заниматься этими пятнадцатью миллионами, все вдруг так сложилось, что он мог получить не гонорар, а всю сумму. Искушение, наверное, было слишком велико, и он дрогнул. Но мы его переиграли. В Москве, насколько я знаю, он все рассказал – где искать деньги, как до них добраться…

– А потом его превратили в Шаповала. Ценный кадр, жалко было терять, решили, что еще сгодится. – Удалов усмехнулся.

– Вы-то сами куда, Федор Иванович? – спросила Хельга.

– У меня теперь много дел, – ответил Удалов. – Эти мерзавцы убили всех моих ребят – не прощу.

– Они вас раздавят.

– Вряд ли. Уже через несколько дней поднимется большой скандал, и им с этим скандалом не совладать. Все кандидаты перед выборами пытаются хотя бы на чем-то подцепить друг друга, а тут такой компромат на их главного соперника. Все раскроется, вот увидите. Аникин – уже политический труп.

– Да кто такой Аникин? – нахмурилась Хельга.

Удалов рассмеялся:

– Вы его даже не знаете, я совсем об этом забыл. Читайте газеты, там все расскажут.

Он обнял поочередно Хельгу и Воронцова.

– Будьте осторожны, ребята. Вас еще будут искать.

– Мы спрячемся, – засмеялась Хельга и прижалась к Воронцову.

– Твоя мать, Саша, сейчас у родственников под Рязанью. Для нее ты – пропавший без вести. Но будь осторожен – там тебя будут искать в первую очередь.

– Я знаю, что делать, – сказала Хельга. – Не волнуйтесь за нас.

Удалов прощально улыбнулся и пошел прочь. Он один знал об истинной судьбе нескольких десятков человек, бойцов «Антитеррора», и должен был донести эту правду до измученных горем и неизвестностью матерей.

Хельга обернула свое лицо к Воронцову:

– Но мы-то с тобой не прощаемся? Ведь мы не расстанемся, правда?

– Никогда! – пообещал Воронцов и поцеловал ее.

Солнце уже поднялось совсем высоко. На небе не было ни единого облачка.

– Какой хороший день сегодня будет, – счастливо зажмурилась Хельга.

– Да, – подтвердил Воронцов. – И день, и месяц, и год…

И вся жизнь – тоже. Он твердо это знал.