Владимир Гриньков - Помеченный смертью

Морозов не спускал с собеседника заинтересованного, но несколько печального взгляда.

– Я не совсем понимаю, – признался Бородин.

– Рябов – это Фантом. Человек, которого никогда не было. Он придуманный. Понимаете? Вся его жизнь придумана. Его детство, его родители, его привязанности и привычки – все это сочинено, написано на бумаге, утверждено кем-то, о ком я ничего не знаю, и только потом вложено в него.

– В кого?

– В Рябова…

Морозов вдруг замотал головой и поправился:

– Не в Рябова, конечно. В этого человека, который стал в итоге Рябовым. Я с ним работал. И я эту память для него конструировал. Складывал эпизод за эпизодом, как кубики. И когда мозаика сложилась, я в него эту память вложил. И он стал Рябовым. Это как с металлом. Вы добавляете туда какие-то компоненты и получаете сплав, обладающий определенными характеристиками. Теми, которые вам нужны. И если жизнь, все эти эпизоды, о которых я говорил, собрать из строго определенных компонентов, вы получите характер, который вам необходим в данном случае. Рябов должен был оказаться усидчивым, послушным, без каких-либо комплексов, в меру жестким. И он таким получился.

– А прежде? Кем он был?

– Не знаю. До меня им занимались другие люди. Я могу только догадываться. И его имя, настоящее имя, могу назвать только предположительно.

– Интересно было бы узнать.

– Его зовут Кирилл Митяев. И он действительно метеоролог.

– Вы уверены?

– Не на все сто. Но вероятность велика. Я разговаривал с женщиной там, на острове. Расспрашивал ее об этом человеке. Кирилл и Рябов – это разные люди. И те, кто готовил Рябова, сделали очень хороший выбор. Они взяли человека, который нигде никогда не мелькал. Подготовили его к акции. А после акции – она сорвалась, но могла ведь и состояться – он снова превращался в метеоролога Митяева. Он не помнит ничего, что было, что он натворил. Более того – ему вкладывают новые кубики памяти, и он знает, что бродил по улицам, смотрел премьеру в Большом, толкался в переполненном троллейбусе в то самое время, когда произошло убийство. Наша жизнь – это наша память, Андрей Алексеевич. Можно дать новую память – и тем самым дать новую жизнь.

Бородин смотрел очень внимательно, но значение этого взгляда Морозов долго не мог постичь и вдруг в какой-то миг понял – Бородин не верит. Ни единому слову не верит. И едва доктор это понял, Бородин сказал медленно и осторожно:

– Значит, вы не знаете прошлого этого человека?

– Нет.

– Некоторое время занимались им, а потом отошли от дел. Так?

– Так.

– И что там дальше было с Рябовым – не знаете.

– Не знаю.

– И все, что вы мне рассказали, – лишь ваши предположения.

Он действительно не верил, как оказалось.

– Я сам, лично, вкладывал в этого человека знания, – медленно и отчетливо сказал Морозов.

– Гипноз?

– Не совсем.

– Но что-то очень похожее.

– Да, в какой-то мере.

– Так почему бы не предположить, что Рябов – это Рябов? И лишь под воздействием гипноза…

– Это разные люди! – не выдержал Морозов. – Раз-ны-е! Нет такого человека – Рябова! Нет и никогда не было!

– А кто – был?

– Митяев – так я думаю.

– И в Москве сейчас – Митяев? Да? Не Рябов? Прилетел в Москву метеоролог, миляга-парень, в Большой театр ходит, но только вот отчего-то все спецслужбы на уши поставлены из-за него.

– Да, прилетел он скорее всего как Митяев.

– Конечно, как Митяев! – сорвался Бородин. – Был такой пассажир в рейсе!

Он сказал то, чего Морозов не знал прежде.

– Что? – быстро спросил доктор. – Так он был, Митяев?

Все его догадки подтвердились.

– По поддельным документам в страну въехал, – упрямо буркнул Бородин.

– Настоящие это могут быть документы! Искать его надо! В Росгидромете, куда он прилетел! В гостиницах! Он станет Рябовым, это очень скоро произойдет, но сейчас надо Митяева искать!

– Нет его следов нигде. Сгинул. И еще, Виталий Викторович, я вас об одном одолжении попрошу. Никому не говорите того, о чем мне рассказывали.

– Почему?

– Да чушь все это, – не сдержался Бородин.

Если бы он выразил свою мысль не так грубо, то и Морозов промолчал бы. Но слово было произнесено, доктор сморщился, как от зубной боли, и произнес негромко, некрасиво кривя губы:

– Чушь? Отчего же?

– Я был несколько неточен…

– Нет, вы правильно выразились.

– Я лишь хотел сказать, что все это выглядит неправдоподобно.

– Что выглядит неправдоподобно?

Морозов все так же некрасиво кривил губы.