Эльмира Нетесова - Подкидыш

— Ненависти к тебе у меня не было никогда. Я не понимала тебя, это верно. Злилась, ругала. Но не больше. Я не знала, что раздражает тебя в нас? Не только мы тому виной. Это я поняла, пожив здесь, бок о бок с тобой, но уже в другой обстановке. Тебе нужно кого-то опекать, о ком-то заботиться, что-то делать. У тебя — горы неистраченной нежности и тепла, какие отдаешь за каплю внимания. Я видела это, Сережа! Я ругала себя последними словами за слепоту и глупость. Я не тебя просмотрела, забыла свое детство. И за это могла жестоко поплатиться. Если можно, прости меня за мое! Знаю, как нелегко прощать. Но кто, если не ты, поймет меня?

Сергей молчал. Он внимательно слушал, не перебивая женщину. От Александра знал, что его мать никогда в своей жизни ни перед кем не извинялась и не просила прощения…

В эту ночь впервые Сережка слушал сказку Валентины Ивановны, не покинув лежанку. А сказка была очень красивой и грустной. О девочке, чья судьба была копией жизни Валентины Ивановны. И лишь наивные девчонки, поверив, что сказка взята из книжки, до слез жалели ту, чужую девочку, не увидев ее, состарившуюся, рядом с собой. Она была так близко, что ее можно было потрогать, а вот обнять и пожалеть никто не догадался…

Девчонки спали, разметавшись во сне. Тихо постанывая, засыпала Валентина Ивановна. Все в доме легли спать, кроме Александра. Он заканчивал свою картину в отгороженном для него углу теплицы. Серега тихо слез с лежанки, чтоб ненароком никого не задеть, не разбудить. Тихо вошел в теплицу:

— Отец! Я тебе не помешаю?

— Наоборот! Заходи! Как нога?

— Нормально! Мы сегодня поговорили с бабкой. Городской.

— О чем? — заинтересовался человек.

— О нас с нею. И обо всех. Не знаю, но она

говорит, что многое передумала. Присмотрелась. И ко мне… Поняла… Как думаешь, она не врет?

— Послушай, Сержик, у каждого человека есть свои недостатки. И я, и ты не без них. Есть они и у матери. Но и недостатки случаются разными. Одни — мы прощаем. Другие — нет. Но, если мы будем видеть только плохое в людях, жить станет невозможно. И главное, самих себя изведем, а ситуацию не изменим. Людей надо воспринимать такими, какие они есть. Мать моя — не сможет измениться полностью. Не тот у нее возраст. Отношение к тебе изменится. Это однозначно. Но во всем другом — не переродится. А тебя в ней раздражало все. И только отношением к тебе жизнь не наладить…

— А что мне нужно? Я не собираюсь ее переделывать. Да и жить с нею в Смоленске не хочу.

— Не уловил, малыш мой! Мать моя оказалась умнее и хитрее, чем я предполагал. Ведь, пойми, перейдя на заочное обучение, тебе каждые три месяца нужно ездить в Смоленск. И жить, а она все высчитала — у нее. А это недели две. Она заранее готовит почву к тому, чтобы не пошел в общежитие. Ведь это стыдно, понимаешь? И еще знай! Мать у меня — человек сложный. Но, сколько себя помню, всегда умела держать слово, даже по мелочам! Не терпела брехунов. И, что самое главное, боится терять людей, доброе отношение, тем более — родню. С годами эта мудрость приходит. И страх перед потерей. Давай не будем ее наказывать этим. Она немало пережила. Я с нею тоже говорил. Два дня назад. Вот здесь. Почти до утра. И поверил ей. И тебя прошу, присмотрись. Я очень люблю тебя! Но ведь и она — моя мать… Пойми верно.

Сережка сидел на стуле сгорбившись. Не видя ничего. Он думал о своем. И вдруг внезапно взгляд остановился на картине. И мальчишка привстал от удивления. Молодая женщина, все седая, как луна, на фоне темного неба, прорезанного зигзагами молний. Женщина с ужасом смотрит на черные тучи, из каких прямо-таки слышатся раскаты грома. Женщина закрывает уши. Но из глаз бегут слезы…

— А почему она седая? Молодые не бывают седыми! — впервые не поверил Сергей.

— Мать, моя мать, стала седой в детстве… В

двенадцать лет…

— Так это она?

— Да. Картина будет называться «Больная память». Я ее не на продажу, для нас оставлю. В доме. Чтоб не забывалось. На выставку, может, и отвезу. Но не продам…

— Неужели она такой была? — рассматривал мальчишка картину во все глаза.

— Именно такою она мне запомнилась. Мать больше всего на свете боялась грозы. Это военный синдром. С детства. От нарушенной психики. Дети такое трудно переносят. И всегда не без последствий. Дай Бог, чтобы ее и твоя память поменьше точили ваши души.

— Пап! А где тот, какой был моим родителем?

— Сережа, меня он не интересовал. А мать о нем не хотела вспоминать. Знаю, человек он недостойный. Лишь потому, что никогда тобой не интересовался.