Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Фартовая любовь

Как изменился человек, хочет прощупать сам. Не подставлять же под риск всю малину сразу?

Не зря предупредил стараться не попадать на глаза соседей. Они у Яна — дерьмо.

Лишь Капку придержал возле себя. Дал знать, что ей нужно остаться. На всякий случай, пусть они с Яном запомнят друг друга.

— Кош же видел? — полюбопытствовал хозяин, глянув на Шакала нетерпеливыми по-детски глазами.

— Трофимыча, может, помнишь?

— Это полковника? Танкиста? Какого из Берлина в зону привезли? Мы же с ним в паре частенько работали! Конечно, помню! Славный человек! Ты его встречал?

Шакал кивнул головой, нахмурился, заговорил глухо, словно через силу:

— Встречался с ним недавно. Года два назад. Навсегда ему судьбу искалечили. А какой мужик был! Человечище!

— Так что с ним?

— Реабилитировали его, как и тебя!

— Но у нас совсем разное! Он — фронтовик. Я — оклеветанный! — покраснел Ян.

— И ты, и он — ни за что влипли! Вот я о чем! Помнишь, он рассказывал, как у него перед строем сорвали погоны и награды? С мясом вырвали из гимнастерки. Мало партбилет, даже диплом отняли. И на четвертак забрили победителя. Трофимычу было обидно, что его за немку вот так наказали! А ведь она, сука, весь батальон и самого комбата русскими свиньями назвала! Ну, дал ей по башке резиновой дубинкой. Так разбила она ее об булыжник! Не Трофимыч убил. А за его стариков, сестер и братьев, расстрелянных и повешенных возле своего дома, кто отомстит?

— Я о том слышал, — вздохнул Ян.

— Он через два года после нас из зоны вышел. Вызвали его чекисты, чтоб вернуть документы, награды. Но ты же помнишь Яшку! Он не смолчал и этим! Ну и сказал:

— Документы возьму! А вот награды мне не нужны! Хреновую страну я защищал, если меня — фронтовика, отдавшего за победу все здоровье и силы, перед строем солдат, перед немцами опозорили! Как преступника загнали в зону! Что мне ваше извинение? Чего оно стоит? Где вы были тогда со своим пониманием? Иль десять лет, отбытых ни за что, можно списать на ошибку? Ну уж нет! Как забирали, так и верните! Перед строем. С извинением за все! Иначе не возьму! Руки жечь будут и память за то, что негодяев защищал, подонков и преступников! Кто отдал приказ о моем аресте? Он на Колыме? Какой у него срок по приговору?

— Молодец, Трофимыч! — восторгался Ян.

— Ушел он без наград еще и потому, что вручали их ему но войне. За подвиги! Из рук чекистов принять обратно отказался Видно, это ему припомнилось. И через два года снова загремел в зону.

— За что? — вытянулось лицо Яна.

— Трофимыч механиком работал в совхозе. Председатель — первый вор. Яшка и ляпни при всех, что он таких коммунистов, как совхозный бугор, на столбах вдоль дороги вешал бы своими руками. Тот, боров, настрочил донос в органы, что Трофимыч грозит всех совхозных коммунистов перевешать… Влепили Яшке червонец, и в зону. Снова на Колыму… Через пять лет по зачетам вышел,

— А чего не жаловался? — удивился Ян.

— Чудак! Кому? На кого? Чекистам на самих себя? Весь процесс и дело белыми нитками были сшиты. Он после этого еще два срока оттянул. За то, что вернувшись из зоны, не извинился перед председателем, а матом его полил. На рабочем месте! Два года дали. Отбыл их. Вернулся. Отмудохал. Еще на пять лет влип. Списали его по сахарному диабету из тюряги. Яшка выпил, сел на трактор и загнал того борова в чан с навозной жижей. Того едва откачали. А Трофимыча — в психушку на целый год. Но обследование показало, что он не малахольный и выперли домой. К тому времени ревизия подтвердила, что председатель — вор! Но… Его не отвезли на Колыму! И даже не судили. Сделали выговор по партийной линии и убрали из совхоза. Ну, а Трофимыч — без стажа и пенсии остался. Вся жизнь по зонам. Первая семья — в войну не дождалась. Вторая — тоже не в ладах с ним баба. Спился человек! Только то и желаний — сдохнуть скорее!

— Награды так и не взял?

— Нет! Наотрез! Их ему перед совхозом вручить хотели! Ответил, что ему для этого нужен его батальон! И партбилет не взял! Я Трофимыча в пивнушке увидел. Жаль мужика! Путевый был человек! — вздохнул Шакал и добавил:

— Плохо он кончит… Жить ему стало не для чего. Все отняли. Оставшееся — на Колыме замерзло.

— А я с Витасом общаюсь. Он тоже в зоне отбывал! Помнишь, музыканта? Его посадили за то, что он исполнял свою победную симфонию, в какой услышали антисоветчину. Мол, это не победная мелодия, а пораженческая! В ней много грусти и траура!

— Помню! Его начальник зоны в шизо на месяц засадил за то, что проверяющих встретил не маршем «Прощание славянки», а траурным — Шопена. Комиссия тогда ошалела от такой встречи! — смеялся пахан.