Эльмира Нетесова - Стукачи

— Скорее! Пошли! — поволок однополчанина, не давая опомниться, ничего не объясняя.

— Входи! — открыл перед ним дверь и ввел в прокуренный, многолюдный кабинет. Усадил напротив человека, читавшего какие-то бумаги.

— Вот он! Привел! — указал на Георгия.

— Давайте мы с вами договоримся так, мы даем телефонограмму в госбезопасность Батуми, ограждающую вашу семью от гонений и притеснений. Выдадим вам заверенный, сдублированный ее текст на руки. А делом Бориса Абаева займемся отдельно. Если найдем его осуждение незаконным, внесем протест. Ну, а если не будет в деле серьезных мотивов для внесения протеста, — не обессудьте. Закон — есть закон…

Вскоре Георгию дали бумагу с гербовой печатью. И человек предупредил:

— Но знайте, пересмотр дела займет немало времени. Пока наш запрос дойдет до Сахалина, пока они вышлют нам уголовное дело, его изучить нужно. Все обстоятельства проверить, потом протест внести, выслать его в прокуратуру Сахалинской области, и они примут его к исполнению, перешлют в зону, пройдет время. И немало. Так что ждать вам еще придется. Это, если все благополучно сложится. А если нет, до конца срока… Но в любом случае мы вам сообщим. Дело это и его движение будут у меня на контроле, — кивнул человек, давая понять, что разговор закончен.

— Кем же ты работаешь, Сем? — спросил Груднева Георгий уже на вокзале. Тот рассмеялся.

— Я свое уже отбарабанил. На пенсии теперь сижу. Лишь иногда, по старой памяти, трясу своих, чтоб совесть вконец не растеряли. До пенсии я, знаешь, кем работал? На ногах прочно стоишь? — спросил внезапно.

Георгий ухватился за бумагу, полученную в прокуратуре. Ответил тихо:

— Держусь.

— Чекист я! И должность занимал громкую! Но суть не в том! Чекистов не надо бояться! Да куда же ты, Жорка? Спятил, что ли? Что я тебе плохого сделал? Постой!

Но Георгий боялся даже оглянуться. Он решил для себя никогда в жизни не обращаться больше к однополчанину, забыть его навсегда.

— Жора! Стой! — взял Семен за локоть крепко и, поняв сердцем своего однополчанина, заговорил тихо, как когда-то в окопе — на войне.

— Я — прежний. Я не изменился с тех самых пор. Может, лучше не стал. Но и не скурвился. Не предал никого. Я руки и совесть не марал. Чекисты тоже разные. Как и солдаты. Сам знаешь. Не стоит всех на один штык мерить. Люди никогда не бывают похожими друг на друга. Одни — негодяи, другие — гении. Но и те, и другие живут на земле под одним небом.

— Сколько горя я перенес из-за вас. Не счесть! Я столько воды не пил, сколько нахлебался горя, — простонал Георгий.

— Понятно, Жор. Теперь чумных и прокаженных так не боятся и не клянут, как чекистов. Конечно, не без повода. Неспроста клянут. Но ведь не все таковы! Не каждый озверел. Не все совесть заложили за жирный кусок. Поверь мне, иные разделили участь твоего Бориса. И даже хуже поплатились. Жизнями…

— Не верю! — сцепил зубы Георгий.

— Я не сажал, не убивал. Я помогаю освобождать, от горя ограждаю…

— Это ты, да и то сослуживец. Енти вон, небось, Клавдю с дома выгнали, — взялся за ручку вагонной двери Георгий.

— Ты телеграмму мне дай. Как там у тебя дома? Я хоть спокоен буду.

— Спасибо тебе, Семен, — вспомнил Георгий и из тамбура крикнул: — Я напишу тебе!

Георгий вернулся в Батуми ранним утром. Стукнул в калитку гулко и зычно крикнул:

— Отворяй, Клавдя! Это я!

На его голос из дома дети выскочили.

Зареванные, перепуганные, сбившись в стайку, они облепили Георгия со всех сторон и долго не могли объяснить толком, куда делась мать. Они плакали навзрыд.

Георгий пошел к соседям. Может, они видели, знают, расскажут? Но дома нет никого, все на работе. Значит, никто не знал, не увидел, что случилось в его доме во время отсутствия.

Старик оглядел кухню, постель дочки.

Нет, не застали врасплох. Все прибрано.

Из рассказа детей все же понял, что Клавдю забрали вчера вечером. Больше ничего не поняли дети.

В госбезопасности, едва Георгий ступил на порог, на него заорал лейтенант:

— Где носило тебя, старый козел? Почему шляешься без разрешенья из дома? Кто велел тебе отлучаться? Иль не дошло до тебя, что на особом учете со своею оравой стоишь?

— Мне гадко смотреть на рожу твою! За вонь свою нынче не раз проситься станешь, чтоб простил я тебя! А ну! Веди к начальнику! Живо!

— Сейчас! Отведем! Не промедлим! — ухмылялся лейтенант.

— Мне ему документ передать велено, — добавил Георгий, увидев, как лейтенант поманил к себе двоих молодчиков в кожаных черных куртках. Те уже были в двух шагах, когда Георгий, спохватившись, продолжил: — Из Москвы… Срочно велено…