Эльмира Нетесова - Дуэль

— Леший, падла, теперь кодлу сколачивает, чтоб нас снять с тюряги, — мечтает фартовый, уставясь в темный потолок камеры.

— Держи шире! Пошел срать, забыл, как звать! — отозвалось из угла.

— Верняк, нарисуется! Иль посеял мозги? Да если всех нас в расход пустят, он тут же кентель посеет. За нас с него трое паханов спросят. На разборке. То не водяру хавать. Уж он, паскуда, допрет, что его ждет впереди! Не просто «маслина» или «перо». Его в параше, как пидора, приморят. Чем так жмуриться, расстарается, козел.

Бурьян лежал один, на железной шконке. Нет, ему не вменяли убийство сотрудников милиции. Его обвиняли в ограблениях, побеге. Срок, конечно, светил немалый. От и до… Получалось не меньше червонца. Это, если суд даст по минимуму. Но с чего бы? На такое можно было рассчитывать до побега. Пока не стал совершеннолетним. После того он побывал в делах. И следователю доподлинно все известно.

Кравцова не пугает, не успокаивает его. Она допрашивает холодно, сдержанно, официально.

«Небось, кентель до сих пор болит от булыжника, ишь, не волокет ее на добрые слова. Вышибло их», — не без сожаления думает Бурьян. И вспоминает последний допрос. Он решил закатить истерику, изобразить нервный стресс, чтобы с неделю побыть в больничке, откуда, оглядевшись, можно убежать на волю.

— Что пытаете? Чего тянете из меня? Не загробил я ваших лягашей! Никого не замокрил. Меня едва не расписали! А вы кого-нибудь из них привлекли к ответственности? Хоть один мусор пойдет под суд, что я в реанимации канал больше месяца? — начал он, едва переступив порог кабинета.

Кравцова молча выслушала. И указала на табуретку напротив.

— Почему меня допрашиваете?

Ирина спросила о «липовых» документах, «маскараде»:

— Мне такое не боталось. Сам впервой слышу.

— А сберкассу в Катангли грабили разве без маскарада? Мне известно иное. Никто из вас не появился там в родном обличье. И вы тоже не без «накладок» туда ворвались.

— Я «под сажей» был. Теперь уж чего темнить? Капроновый чулок, черный, на себя надел, — признал Бурьян.

— Зато Леший был под маскарадом. И другие — тоже. Не видеть не могли, — настаивала Кравцова.

— Пахан в сберкассе не возникал, — буркнул Бурьян.

— Как не был? По показаниям кассира, низкорослый, худой человек ударил ее по голове чем-то тяжелым…

— Если бы Леший ее кокнул, она бы уже не вякала. Это, как мама родная, — усмехнулся Бурьян.

— Выходит, у Лешего есть двойник?

Бурьян пожал плечами, ничего не ответил.

— Следствию известно, что именно вы забирали у жительницы Сезонки изготовленный по заказу «маскарад». Зинаида на допросе признала и факт денежных расчетов вами с нею.

— Лажу подпустила, старая сука! Век свободы не видать, если я с этой шмарой трехал! — возмутился Бурьян.

— Ну, а к чему ей лгать?

— Дрейфит, лярва, разборки. Что я с нею за фискальство встречусь на темной дорожке. Кто ж ей за пахана горлянку вырвет? Вот и клепает на меня, чтоб до конца жизни упрятали на дальняк. А еще файней — под «вышку». Чтоб самой дышать, не дергаясь, — признался Бурьян.

— Какие у вас с нею были отношения? — спросила Ирина.

— Никаких, — отвернулся Бурьян.

Но Кравцова заметила дрогнувший подбородок и побледневшее лицо.

— Она была любовницей вашего отца много лет.

— У него таких хватало. Она других не лучше. И почему его любовницей? Она со всем городом переспала. С каждым, у кого в штанах горело.

— Может, и так. Но Леший навещал ее чаще других. И доверял многое.

— Вот его и колите! Я не Леший! И не Зинка! — не сдержался Бурьян.

Ирина уточнила вопрос:

— Но тогда почему валит она вину на вас, не боясь мести Лешего? Если она одна из многих, то сын — из многих — один?

Бурьян потемнел лицом. Он слышал вопрос, ударивший по самому больному — по самолюбию… Ему так не хотелось отвечать. Но Кравцова ждала…

— У меня была мать. Обычная. Не фартовая. Когда она умерла, я был совсем зеленым и не понимал, что случилось с нею. Думал, уснула. А она — не вставала. И я пошел искать Лешего. Он был у Зинки. Она выгнала меня. Назвала выблядком. Отец был пьян. Пришел утром. Я всю ночь спал рядом с мертвой. С того дня все перевернулось во мне. Я все помню. И оскорбленную мать, и ту ночь. И много чего еще. Я ничего не забыл, и ничего никому не простил. Но я не мстил. Никогда. И Леший за меня мстить никому не станет. Ни Зинке, ни легавым, ни вам. Я — его позор! Вор, если он фартовый, не должен иметь детей, жену. Он — вольный ветер… И отречется, боясь разборки, даже от матери. Ну да что я тут растрепался, это всем известно, — оборвал сам себя Бурьян.