Александр Соловьёв - Ветви Ихуа

— Слышь? Ладно. Привал.

Руна что-то промычала в ответ.

Наутро ей стало еще паршивее. Она сидела, привалившись к стволу дерева, и ее всю трясло.

— Оставишь меня здесь, да? — слабым голосом спросила Руна.

— Не знаю, — буркнул Сигурд.

Перед сном у него внутри была непонятная пустота; пробудившись же, он почувствовал раздражение.

Сигурд насобирав веток, кое-как сложил шалаш. Стенки вышли провислыми, зато почти не пропускали свет, а это важно: после вчерашнего солнечного дня в глазах пекло, словно на них соли насыпали. В убежище, где обитала община, осталось две пары солнцезащитных очков. Там было еще немало полезных штуковин, которые могли бы пригодиться, и теперь Сигурд жалел о них.

Заяц оказался что надо — жирный, мясной. Свежуя его, Сигурд старался не испортить шкурку. Из нее он смастерил своеобразный бурдюк. Закончив, он помотался по округе, отыскал родник, напился и набрал воды. На обратном пути надергал пахучих трав — для мяса.

Когда он вернулся, Руна спала. Сигурд сел рядом.

Албианка лежала в такой позе, в какой он ее оставил — полусидя: главное, что крышка не сползла. Сигурд попробовал пристроить мешок с водой, но вода начала растекаться. Он снял с пояса веревку, завязал мешок и подвесил его внутри шалаша, затем снова повернулся к албианке.

«Вон оно как, — думал он. — Железяки поганцы… да ежели бы не они, бигемы и албы уж давно бы из нор повылазили. И что? Как пить дать уже все друг друга перебили бы».

У него не было сомненья, что бигемы албам задали бы перцу, хотя и албам надо отдать должное — хитры, как лисы, и совладать с ними было бы не так-то просто. Впрочем, могло бы и перемирие случиться, ведь как-то же удалось обеим расам договориться в тех смешанных заморских общинах.

Левая рука Руны лежала вдоль туловища, правая на груди. На месте раны темнело пятно. На ремне также были пятна засохшей крови. Толстая, мягкая туника плотно облегала низ живота, бедра, образуя между ними ровную ложбинку. Сигурду отчего-то захотелось потрогать дно этой ложбинки. Он поднял руку, подержал несколько секунд на весу, затем осторожно опустил на колено Руны. Она вздрогнула, тихо застонала. Сигурд отдернул руку.

Он выглянул наружу. Солнце уже взошло над лесом, и свет желтыми столбами пронизал кроны. Птицы свистели и щелкали на все лады, сотрясая тишину. Сигурд прислушался к их голосам, пытаясь по оттенкам уловить, какой будет день.

Но кто их знает, этих дневных птиц? В гомоне их — радость, осторожность, жалостность, упование… Должно быть, обитатели леса — и большие, и малые — готовились к зиме, точно так же, как совсем недавно это делала община бигемов, и каждый теплый день давал новый прилив бодрости.

Сигурд выбрался из шалаша и, подойдя к солнечному пятну, стал в самую его середину, задрал голову. Свет ударил по глазам, заискрился на исцарапанной поверхности крышки. Он зажмурился, затем медленно открыл глаза, попытался удержать взглядом солнечный круг. Снова резь — снова зажмурился.

«Не сразу, но обвыкну», — сказал себе.

В животе стало посасывать. Вернувшись в шалаш, Сигурд покромсал зайца на ломти и потянулся к ремню албианки, хотел отсоединить пластины. Руна открыла глаза, испуганно оттолкнула его руки.

— Мясо надо изжарить, — сказал он.

— Нет. Ты все равно не сумеешь. Ремень — персональный. — Она приставила палец ко лбу. — Я одна могу им управлять.

Руна села, и лицо ее на миг скривилось от боли, но она тут же справилась, отсоединила пластины. Сигурд положил мясо на листья папоротника, и через минуту в воздухе пахло печеной зайчатиной.

Покончив с приготовлением мяса, Руна выбралась из шалаша. Сигурд остался жевать в одиночестве. Заяц был сочным, вприкуску с черемшой мясо казалось неправдоподобно вкусным. Поедать жратву на поверхности было куда смачнее, чем в подземной кухне. Странно…

Руна долго не возвращалась.

Наконец зашелестела опавшая листва, и албианка заглянула в шалаш. Лицо ее казалось еще более бледным.

— Сделала повязку, — сообщила она. — Рана пока ничего, и будто бы уже не так знобит.

— Вода там. — Сигурд кивнул на мешок. — Еду тебе оставил. Ешь и снова ложись. И мне надо покемарить. Я ночной зверь. Днем идти не хочу.

— Это светобоязнь. Временное явление. — Руна принялась за жареную печень. — Потом проходит. Ты адаптируешься. Знаю по себе.

Когда она поела, он заставил ее лечь и лег сам. Почесывая бок, искусанный спиногрызами, попросил ее рассказать еще о железяках, но, стоило ей начать, как им овладел сон.