Эльмира Нетесова - Обреченные

— Немца навовсе прогнали иль как? — спросил дедок, недавний истопник комендатуры, у солдат.

— Навсегда, отец! Живи спокойно теперь! Лезь на печку и грейся. А если самогонкой угостишь, совсем хорошо будет!

— Да где ее взять, сынки, нынче? Сам бы выпил, коль была бы, — схитрил старик. И вынес из дома хлеб, сало, картошку — накормить заторопился. Власть поменялась. Авось, без работы и куска хлеба не оставят старого.

Свекровь Тоньки, приходившая к невестке каждый день за харчами, теперь и носа не показывала в дом. Ушли немцы, неоткуда подмоги ожидать. А свои неизвестно как повернут…

Село насторожилось в ожидании. Нет, никто из деревенских вояк не заглянул в свой дом. Хотя по большаку днем и ночью громыхали танки, машины. Везли орудия, бойцов.

— Может, и наши скоро вернутся, — вытирали глаза старушки и все смотрели туда, куда в первый день войны увезла машина сыновей и мужей.

Живы ли они?..

Их теперь ждали в каждом доме. Днями и ночами. Но никто не возвращался в село.

Лишь военные машины везли на войну все новых солдат. Мальчишек, подросших за военные годы. Их везли на смену погибшим отцам, добывать такую трудную, кровавую победу. Вернутся ли они в свои дома?

— Когда же будет победа, сынки? — спрашивали их деревенские старики, сдерживая слезы от затянувшегося ожидания.

Они не забывали своих детей. И молодые бойцы, глянув в лица стариков, вспоминали родных, тех, кого оставили дома, обещая вернуться живыми.

— Скоро победа! Очень скоро! Мы за нею едем! — ободряли мальчишки, понимая, как тяжело дается ожидание старикам.

Они сидели у окон ночами, ожидали детей на завалинках. И все высматривали, не сверкнут ли фары машины. Той, которая увезла. Она должна привезти всех, кого в тот день сорвала из дома.

Сколько их уехало, по каждому сердце болит. Всякий дорог…

Шли машины на фронт. В обратном направлении никто не появлялся. И сельчане уже перестали ходить к большаку встречать своих победителей.

— Видно у фронта рот широкий. Берет много. А возвращать не торопится, — упрекали старики войну.

И все ж туманным осенним утром облетела деревню новость. Вернулся с фронта свой — сельский агроном. Контуженный, правда. Но живой! К нему вся деревня прибежала в гости. Смотрели на мужика, как на диковинку. Вопросами засыпали. Еле отвечать успевал. Пришла и Тонька.

Нет, ее Тараса видеть не привелось. Воевали в разных местах и никогда не встречались.

— Много ли погибло на войне?

Человек даже в лице изменился. Посерел. Ничего не ответил. Отвернулся к окну, чтоб никто в глаз не заглянул, говорят, что в них, изболевшуюся солдатскую душу видно. Но пусть отболит она одна. Пусть другие той боли никогда не узнают и не испытают ее.

Пусть никто не увидит, как всухую, без слез и стонов плачет солдат, кричит во сне тем, кого уже нет в живых. В памяти он все еще с ними. И помогает им выжить. Тем, кто там в окопах, не раз спасали его, заслонив своею смертью его жизнь… Он будет кричать во сне до самого гроба, он будет стрелять и тогда, когда остынет земля от войны и зарастут цветами окопы и могилы.

Память всегда переживает солдат.

Тонька медленно вернулась домой. А может, ее Тарасу повезет?

Сколько она ждала его? Растила детей, готовила дом к возвращению хозяина. Нашила ему нарядные рубахи, связала носки. Проглядела все глаза. А его все не было.

Вскоре вернулись еще трое сельчан. И они не видели Тараса. Ничего не слышали о нем.

Тонька уже в который раз заливала слезами подушку. Дети совсем подросли. Им, особенно мальчишкам, как нужен отец… Из своей, пусть и дальней родни, уже двое вернулись с фронта…

…В тот день она легла спать позже обычного. Пекла хлеб допоздна. Устала. И, выложив на стол горячие караваи черного хлеба, прилегла не раздеваясь. Ее разбудил громкий стук в дверь.

Тонька всполошилась, вскочила с постели, не соображая, утро на дворе или ночь? Кинулась к двери, сдвинула щеколду, и, не спросив, распахнула дверь.

Перед нею стоял Тарас, а сзади ехидно улыбалось худое лицо свекрови.

— Тарас! — вырвалось у бабы из сердца.

Но муж не обнял, не поздоровался. Только теперь заметила баба его бледное лицо, сжатые губы.

— Открываешь, не спросив? Совсем ссучилась, курва! — оттолкнул жену и шагнул в дом.

Свекровь шмыгнула следом, как грязная мышь.

Тарас обошел дом, оглядел спящих детей. И вернулся на кухню. Сел за стол, глянув в упор, сказал чужим, сиплым голосом:

— Рассказывай, шлюха, как под немцем жилось, покуда я на войне кровь проливал?