Эльмира Нетесова - Обреченные

Отец Харитон перекрестился, чтоб не видеть разгула, рождавшегося на его глазах. А педерасты закрутились бесами, запели пронзительно:

Эх, Миш, Ты мой Миш,

на тебя не угодишь,

то велика, то мала,

то лохмата, то гола…

Священник хотел уйти, покинуть застолье. Но бугор придержал:

— Уважь нас. Ради тебя все устроено. Может, что не так, смирись. Это все от чистого фартового сердца.

А худой педераст, тем временем, зашелся в скрипучей частушке:Тра-та-та, тра-та-та,

черны яйцы у кота,

надо мыльца купить,

коту яйцы помыть.

— Это у меня черные яйцы?! — встал из-за стола лохматый, черный фартовый, по кличке Кот. Он выскочил из-за лавки и в один прыжок оказался рядом с обиженниками. Сгреб двоих за шивороты, стукнул лбами друг в друга. И выбросил за дверь.

— Кинь им по хавать. Чтоб не на холяву. Не хотели они обидеть тебя! Пусть шамовкой утешатся, — велел бугор Коту.

До глубокой ночи веселились законники. А утром, чуть свет, проводили отца Харитона в ссылку. В далекую неизвестность.

— Не забывай нас, отец Харитон. И если что не так было, прости! Даже Бог прощает! Всех кающихся! И ты не поминай злое. Хоть изредка, молись за нас, — просил бугор.

Харитон во сне перекрестил фартовых, как тогда, несколько лет назад и пожелал:

— Вразуми их, Господи! Спаси и сохрани… Пощади заблудших, очисти от скверны, помилуй за доброе их, содеянное для меня…

— Пиши! — крикнул вдогонку тронувшейся машине бугор.

И отец Харитон писал фартовым из Усолья. Они ему отвечали аккуратно.

Из писем бугра он узнал совсем неожиданное для себя. Что бывший вор, медвежатник Циклоп, внезапно откололся от фартовых. И хотя не снюхался с фраерами и мусорами, заявил, Что завязал с фартом, с малинами. А когда слинял из зоны по звонку— ушел в монастырь навсегда.

Никому ничего не объяснив, даже бугру слова не трехнул. Не потребовал из общака своей доли. Одну душу забрал в охапку и исчез.

«Мы его нашмонали все же. Через кентов на воле. А он, будто никогда фартовым не был… Сбылось твое благословение. Так ответил Циклоп. Нынче он — Стефаний. И в Циклопы — не желает, падла! Схудал весь. Одни мослы остались, так говорили, кто его видел. Хотели его кенты пришить за откол, но пожалели. И отпустили с миром. И этот Стефаний молился за них. Не потому, что не ожмурили, жалел их.

Так-то, вот, отец Харитон! Не пропало даром твое! Не стало больше в моей малине самого лихого и удачливого кента. Кто, как и когда его вразумил — не знаю. Только теперь мне второго такого не сыскать на воле. Считал я себя бугром, хозяином фартовых. Ан, ты пересилил. И нынче тебя мои кенты нередко вспоминают. Особо, когда ты с библиотеки в барак хилял. Руки, ноги от холода не сгибались, синими были. А ты не слюнявился. За все благодарил Бога, прощенья просил у Него. Нам бы твое терпение! Да видать, оно тоже лишь по наследству передается, вместе с кровью…»

Отец Харитон проснулся, когда первый луч солнца скользнул по его лицу. Он помолился. И, чтоб не разбудить детей, принялся в который раз перечитывать знакомый наизусть Закон Божий.

В это время в окно к нему постучали нервно. Кто-то прошел к крыльцу. Отец Харитон заспешил в сени, снял запор. На пороге стоял Гусев, расстроенный чем-то.

Харитон позвал его в дом. И Шаман, оглядевшись по сторонам, сказал тихо:

— Никанор исчез. Пропал вовсе. Нет его в Усолье нигде. Ни дома, ни на работе. И семья в удивлении.

— Ты его вчера видел? — спросил Харитон.

— Нет. Целый вечер лекарства тебе делал. Лег поздно. Не до него было. А утром чуть свет его сын пришел. Говорит, мол, вчера отец, уже под вечер, вышел посидеть на завалинке, весенним воздухом подышать захотелось ему. Телогрейку на плечи накинул. Вышел. Хватились его, когда темнеть стало. Решили позвать домой. А Никанора нигде нет. Думали, что навестить тебя, Харитон, пошел он. Да в твоем доме света не было. Ждали, может, вернется, может, кто позвал его в гости? Но нет, вон уже все на работу пошли, а Никанора нет. Весь берег обошли. Даже на, кладбище были.

— Может, он в поселок поехал?

— Все лодки на местах. Ни одна не взята. Тоже смотрели. Да и никого в селе не было. Иначе — семья приметила бы, — говорил Гусев.

— Наверное, чекисты его увезли.

— Тогда бы семья узнала. Предупредил бы. Чего ваньку валять? Никто его в нательном с телогрейкой не забрал бы. А и воровать — без толку. Не ценность какая.

— Увезли его. Слышал я о том. Чекисты на нем свою промашку сорвут, что со мной не получилось. За то, что ответ в Канаду не сыскали. А он им как улика нужен был против меня. Вот эту осечку на нем отыграются…