Андрей Добрынин - Кольцевой разлом

- Генерал, в следующий раз стреляю на поражение,- предупредил Корсаков и вновь прижал приклад к плечу. Какое-то время генерал стоял неподвижно, потирая ладонью щеку, по которой, видимо, хлестнули отбитые пулями кусочки асфальта. Секунды тянулись бесконечно, но вот генерал надвинул на глаза кепи и снова двинулся вперед.

- Прощай, генерал,- прошептал Корсаков и дал длинную очередь, каким-то шестым чувством предощущая траекторию, по которой пули пересекут пространство, отделявшее дуло пулемета от идущей фигуры, и вопьются в увешанную наградами грудь. Приклад заколотился в плечо, стреляные гильзы со звоном посыпались на пол. Было видно, как передернулось, словно марионетка, тело генерала, как в одну сторону отлетели клочья камуфляжной формы, а в другую, блеснув на солнце золотом, одна из медалей. Отброшенный назад пулевыми ударами, генерал тем не менее сохранил равновесие, суетливо перебирая ногами, как пьяный, и сумел не упасть. Кепи свалилось у него с головы, седые волосы растрепались по ветру. Он с трудом остановился, превозмогая силу, пытавшуюся опрокинуть его навзничь, пошатнулся, но все же сделал шаг вперед, за ним другой и третий. Затем его ноги подкосились, он упал на колени и перевалился на бок. Корсаков оторвался от приклада и посмотрел на окружавших его людей. Все они неотрывно наблюдали за происходящим - кого оттеснили от амбразуры, тот вскарабкался на мешки и смотрел поверх бруствера.

- Все, готов,- произнес кто-то. - Вся очередь точно в грудь. Теперь не встанет.

- Нет, глянь, встает!- ахнул другой голос. Корсаков быстро повернулся к амбразуре и тут же снова припал к пулемету: генерал Кабанов перекатился на живот, затем, с огромным трудом отжавшись от мостовой, встал на колени и вытащил из кобуры пистолет Стечкина. Его рука с пистолетом бессильно плавала в пространстве, он опустил ее, но тут же перехватил пистолет уже двумя руками и выпустил очередь навскидку. Корсаков в последний момент успел крикнуть:"Ложись!", и бойцы, смотревшие на генерала поверх мешков, едва успели скатиться с подоконника на пол. Пули чиркнули по верхней кромке бруствера, с визгом хлестнули по потолку, осыпав всех побелкой, и, отскочив рикошетом, прощелкали по дальней стене комнаты. Корсаков уже собрался было стрелять снова, но увидел, как генерал, попытавшись встать, вместо этого повалился ничком, выбросив вперед руку с пистолетом. Корсаков смотрел на лежащего сквозь прицел и видел, как вокруг тела с необычайной быстротой образуется огромная лужа крови. Впрочем, еще когда генерал был жив и здоров, при взгляде на него создавалось впечатление, будто крови тесно в его бочкообразном теле. Теперь кровь стремительно покидала свое вместилище, а Корсаков терялся в догадках, для чего же генералу потребовалось предпринимать переход. "Может, он убить меня хотел?- думал Корсаков. - Или кого-нибудь из наших - кто подвернется?" Последние мгновения жизни генерала наводили на такую мысль. Однако мертвые молчат, а генерал Кабанов, распростертый в блестевшей алым лаком луже крови, был непоправимо мертв. Его истинным побуждениям предстояло навсегда остаться тайной.

Франсуа Тавернье проснулся на рассвете. Теперь он просыпался очень рано, нарушив нормальный сон непосильной работой и непрерывным поглощением крепкого кофе. По опыту зная, что больше не заснет, он превозмог утреннюю истому, поднялся с дивана и, бросив взгляд на Шарля, мирно сопевшего на диване напротив, взял со стола бинокль и вышел на балкон. Солнце еще не взошло, и все вокруг было в серых тонах, скованное предутренней неподвижностью. Тавернье поднес бинокль к глазам и обвел взглядом улицы Центра, однако не увидел ничего, кроме все тех же серых тонов, неподвижности и безлюдья. Тогда он пошел в ванную, принял душ, затем поставил на кухне воду для кофе. Пока она закипала, он вновь вышел на балкон и вновь увидел застывшие изгибы переулков, уступы зданий, синеватую дымку вдали. Прихлебывая кофе, он вспоминал полученное накануне по факсу послание своего патрона. Несведущему человеку оно могло бы показаться весьма сдержанным по тону, однако хорошо знавший своего хозяина Тавернье знал и то, что послание, "в целом" одобрявшее их с Шарлем деятельность в Москве, означало крайнюю степень восторга. Переданные недавно в Париж видеоматериалы, запечатлевшие визиты в штаб мятежников различных высокопоставленных и просто очень известных лиц, с журналистской точки зрения являлись и впрямь стопроцентно ударными. Тавернье не мог по совести сказать, есть в приобретении этих материалов хоть малая его заслуга - ему их просто приносили люди Корсакова, давали краткие пояснения в случае необходимости и тут же исчезали. Однако и сам Тавернье не щадил ни себя, ни Шарля. С утра до вечера они то мотались по Москве, снимая все мало-мальски любопытное, опрашивая и простых, и всем известных людей, то обрабатывали собранное за день. Допив кофе, Тавернье некоторое время неподвижно сидел на табуретке, чувствуя, как понемногу отступает сонная одурь, а затем в третий раз вышел на балкон. Уже всходило солнце, заблестела роса на скатах крыш и на камуфляжной раскраске бронемашин, стоявших внизу во дворе - оттуда слышались хриплые спросонья голоса солдат. Первый ветерок пошевелил листву тополей, в ней заиграли маслянистые блики, завозились и закричали птицы. Однако на противоположной стороне Садового кольца даже в бинокль по-прежнему нельзя было заметить ни единого движения. Кое-где ослепительными отблесками вспыхивали окна, золотые блики пробегали по волнующейся листве, но улицы оставались пустынны и мертвы, лишь тускло поблескивала роса на асфальте. Вдруг Тавернье заметил в бинокль седого человека в пиджаке, наброшенном на майку, в тренировочных штанах и в домашних тапочках. Человек крадучись выбрался из подъезда, озираясь, перебежал улицу и уткнулся взглядом в стену дома, точнее, на белый квадрат листка бумаги, прилепленного к этой стене. Через минуту человек еще раз огляделся по сторонам и принялся отдирать листок от стены. Когда ему это удалось, он опрометью скрылся в свой подъезд. И тут Тавернье все понял. Он схватил со стула свои джинсы и рявкнул: