Ты возвратилась, и покоя больше нет,
И я хожу в беспамятстве почти,
Но мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
Опять горит, как радуга в ночи.
Водитель Корсакова, закладывая очередной самоубийственный вираж, засмеялся и закрутил головой, слушая пение, полное глубокого чувства.
- Веселые ребята на нашем радио!- заметил он. - Я их всегда слушаю. У них песни и слушать можно, потому что мелодия есть, и посмеяться тоже можно, потому что все не всерьез, а с юмором. Интересно, где эти ребята раньше были, почему про них никто не слышал?
- Много есть достойных людей, про которых никто не слышал,- отозвался Корсаков. Песня между тем продолжалась:
Друг для друга устроены мы,
Как для моря устроены скалы,
Но среди окружающей тьмы
Ты все время чего-то искала.
И пускай ты со мною опять,
Но я в это покуда не верю.
Мне так страшно тебя потерять,
Ведь я знаю, что значит потеря.
Ты возвратилась, и покоя больше нет,
Разлуки я не вынесу, учти,
Но мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
Опять горит, как радуга в ночи.
Водитель вновь покрутил головой и хихикнул, но промолчал. Сбавив скорость, он начал поглядывать по сторонам - джип проезжал теперь через те кварталы, сквозь которые пыталась прорваться к Солянке одна из бронеколонн. Корсаков увидел дома с провалами окон, над которыми по стенам тянулись вверх языки копоти, а сами стены были исклеваны и иссечены пулями и осколками. Битое стекло, кирпич, стреляные гильзы и прочий мусор, остающийся после боя - все это было по распоряжению Корсакова убрано с помощью населения и вывезено на транспорте, предоставленном городскими властями. Однако минные воронки на мостовой и пробоины, оставленные снарядами в стенах домов, за такой краткий срок заделать не успели, как не успели и вывезти стоявший в переулке одной гусеницей на тротуаре сгоревший танк, черная прокаленная сталь которого уже подернулась рыжим налетом ржавчины. В следующем переулке поперек проезжей части стояла на ободах колес такая же черно-рыжая бронемашина. А музыка, лившаяся из приемника, казалось, подшучивала над этими мрачными приметами прошедшего боя:
Мы с тобою как гайка и винт,
Что друг к другу подходят резьбою,
Только жизнь - как ночной лабиринт,
И мы в нем потерялись с тобою.
Бесполезно в ночи голосить
И вести покаянные речи,
Так давай не дадим погасить
Фейерверк неожиданной встречи.
Ты возвратилась, и покоя больше нет,
Но ты пока о будущем молчи,
Ведь мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
Опять горит, как радуга в ночи.
- Н-да,- послышался удрученный голос "монтера Мечникова",- боюсь, друзья, что эта песня тоже не относится к числу ваших творческих удач. Но все равно спасибо. Вместе с радиослушателями буду с нетерпением ждать ваших следующих песен. А сейчас, уважаемые радиослушатели, передаем декларацию Государственной Думы о самороспуске, сообщение президента о его принятии думской декларации и о готовности уйти в отставку, а также наш комментарий на эти документы...
- Это вы их где-то нашли, товарищ командир?- спросил водитель. Корсаков слегка поморщился - его коробило это обращение. По его мнению, командир для своих подчиненных мог быть кем угодно - отцом, повелителем, богом, но только не товарищем. Однако он знал, насколько глубоко въелись традиции Советской Армии в плоть и кровь его людей и потому возражать не стал. Вместо этого он ответил:
- Не знаю, кто кого нашел. Как-то давно я был проездом в Москве, попал в трудную ситуацию, и ребята мне очень помогли. Да и теперь, как видишь, помогают - должен же был кто-то из наших на радио работать, а у ребят, я знал, и талант есть, и опыт...
- Да, ихние передачи не скоро забудешь,- засмеялся водитель. - Вроде ничего особенного не делают, а ни на что не похоже.
- Это и называется талантом,- заметил Корсаков.
Джип, взвизгнув покрышками, влетел во двор и как вкопанный затормозил у подъезда. При виде Корсакова вооруженные люди у подъезда подобрались и встали по стойке "смирно". В организации никогда не оговаривалось, как следует приветствовать командира, однако рядовые бойцы по своей
инициативе начали при появлении Корсакова становиться "смирно" и при наличии головного убора отдавать честь. Корсаков видел в этом не только уважение к себе: его людям хотелось чувствовать себя частью армии, пусть даже маленькой, и он приветствовал их желание. Появился командир гарнизона дома, вскинул руку к берету. Корсаков спросил его:
Читать дальше