Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка

— Да! Конечно! В том, что баба родила в дороге — всегда кобыла виновата, — рассмеялся Степан. И добавил: — «Суками» здесь становились лишь те, кто и на воле человеком не был. У них обычно и там ничего не клеилось. И статьи — то насильник, то маленький «прыщ», так мы несостоявшихся начальников зовем.

Яровой встал. Подошел к окну. Стал рядом с «президентом». Вдруг что-то внезапно визгнуло за их спинами. Оба разом оглянулись в окно. В зону въехала собачья упряжка, груженая почтой. Вожак бежал уверенно, тянул оба постромка. По бокам — по пять пристяжных сучек. Каждая свою часть ноши взяла. Нартой управлял старик чукча.

Нарта остановилась около дома охраны. Каюр воткнул остол [19] Остол — палка для торможения нарты перед нартой в глубокий снег. Сам в дом вошел. Собаки, оставшись одни, поняли — предстоит отдых. Короткий, но такой сладкий. Долгожданный. Тридцать километров по ненаезженному глубокому снегу. По морозу. Без остановок. А это три часа пути. Да с грузом. Л силы не у всех равные. Вон как дрожат старые больные лапы у задней пристяжной — черной, худой сучки. Бока ее от ремней совсем лысыми стали. Шерсти — почти нет. И холод до самых костей достает. Кишки к концу пути в сосульки превращаются. Живот, отогреваясь до самого утра, пустым барабаном кричит. Спать не дает. И лапы… Они совсем подводят. Эх, лапы! Неужели, вы когда-то были молодыми и, казалось, вам не будет износу? Сколько перст вы пробежали за короткую собачью жизнь! Да разве их сочтешь? А теперь чуть попадет снег меж пальцев — и уже мочи нет от боли, и роняет сучка на каждый сугроб соленые слезы свои. Они мигом застывают на морозе, мелким бисером горят на снегу. Невелико горе — собачья старость. Но каждому своя болячка дорога. Знает сучка — скоро, ох как скоро потащится она в свой последний путь. В горы. В снега, умирать. Умирать вдали от хозяина. Чтоб не причинять ему напоследок хлопот. Как верный друг, — убережет его от этой неприятности. Старые собаки умны. Жизнь их научила многому. Последний день. Скоро он будет И лизнет собака на прощание руку хозяина. Лизнет, простившись и прощая. Эта рука как-никак кормила ее. Но чаще била остолом, чтоб быстрее бежала. Хозяин в черных, светозащитных очках не увидел, как стали болеть и плохо видеть ее глаза и она перестала различать дорогу, а потому не столько помогала, сколько мешала упряжке. Собаки-то знали об этом, а хозяин — нет. Собачьих слез не видел. А если бы и заметил. Пристрелил бы старую в тундре. И она старалась скрыть немощь свою подольше. Но скоро последний день. Хозяин может и отдернуть руку от внезапной собачьей нежности. Он не поймет, что от по-своему поблагодарила его за все. За то, что кормил одинаково со всеми. Не обделял… Но в этот день она перегрызет ремень. То :ремень, каким привяжет ее хозяин к столбику. И убежит. От побоев от нарты, от тяжелых грузов. Убежит, чтоб умереть свободной. Какой и родилась. А перед этим простится с каждой упряжной собакой. Каждую ласково оближет. Простит им обиды и рычанье. Драки за еду и ошибки. Простится с вожаком. А потом пойдет опустив хвост и голову к самому снегу. Она знает, псы будут смотреть ей вслед. А когда ее не станет видно, задерут морды к луне. Завоют жутким хором прощальную песню свою. Ей, одном по-своему, по-собачьи оплакав ее еще живую. И замрет от горя собачье сердце. Но знает сучка — возвращаться ей нельзя. Вернись — те самые псы, какие только что оплакивали ее, разорвут на части. За кусок юколы, который ей уже не может принадлежать! И повернет собака голову в сторону воя. Постоит, подумает. И потащится дальше. Умела трудно жить — умей достойно умереть.

А вон рядом с ней — тоже пристяжная. Лохматая блондинка! Последние дни в упряжке. Скоро ей рожать. Вон как живот вздулся. Щенки в нем. Много. Шевелятся ежеминутно. Не дают бежать быстро. И есть просят. Постоянно. Но хозяин будто не видит ее состояния, выделяет равную со всеми порцию. Иногда лишь вожак обглоданной костью угостит. Все ж его щенков носит. Остальные — не поделятся. На голодный живот легко ли нарту тащить? Каждому своя жизнь дорога, свое здоровье. А потом… какое им дело до ее щенков? Это она им будет радоваться, своим пискунам, слепым, беспомощным. Да и то недолго. Чуть смогут научиться грызтьь кости, юколу — впряжет ее хозяин в упряжку и — прощайте дети. Когда доведется встретиться и где? Хорошо, что вожак не дает остальным обижать ее. Как-никак и он — отец. По ночам ложится рядом. Греет бока ее. Чтоб щенки не померзли. И на том спасибо. Да и много ли надо теперь? Вот только бы поесть, ну хоть бы какую старую кость. Голодная слюна тонкой струйкой течет из пасти. Блондинка оглядывается. Но кругом лишь снег. Белый и такой же голодный и большой, как ее живот.