Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка

— Вы собираетесь в Певек? — не скрыл удивления Бондарев. — Нет, так далеко я вас сопровождать не смогу. К тому же и аэродром там сейчас закрыт. Из-за пурги. Мы посетим лагерь поближе. Завтра я за вами заеду, а пока отдыхай те, знакомьтесь с городом.

— Я его уже видел.

— Что, не понравился?

— Город — как город…

— Не торопитесь с выводами. Вот у меня сегодня относительно свободный день. И я могу побродить с вами по улицам. При условии, что не буду влиять на ваше впечатление, но вы будете внимательным попутчиком. Идет?

— Простите, я хочу знать одно.

— Что именно? — Бондарев улыбнулся.

— Скажите, ну а зачем вам это нужно?

— Резонный вопрос. Будем честны: будь вы обычным приезжим, я ни за что не подарил бы вам ни одной своей минуты. Но вы —

следователь. И как никто другой, должны знать все о нашем крае. Ведь вы отправляете к нам на исправление тех, с кем сами не справились. Так вот вам надо увидеть, понять, как здесь преступники перековываются. Ну а еще я хочу поводить вас по своей молодости. Она у меня здесь прошла. Посмотрите на нее со стороны. Говорят, чужим глазам недостатки виднее. Да и хочется вернуться в нее хоть ненадолго. Так-то, самому — духу уже не хватает. А вместе с вами экскурс этот осмысленнее станет.

Они вышли в белесое утро. Улицы, дома прятались в рыхлом, непроглядном тумане, устало дремавшем на плечах города. Бондарев предложил:

— Пойдемте к пристани. Именно оттуда началась история Магадана.

Пристань Магадана. Совсем небольшая, невзрачная. Причал волнами избит, штормами изгрызан. Съежился под морозом, молчит. Глядя на пристань, Бондарев задумчиво произнес:

— Сколько осужденных, ступив на причал впервые, тут же оглядывались назад! Будто надеялись за мокрым горизонтом увидеть, разглядеть родную сторонушку. Чтоб улыбнулась она ему приветливо. Каждому— своя. Но что увидишь в свинцовой мути Охотского моря? Горе свое? Безысходность? И сверкнут слезы из глаз. Доведется ли, посчастливится ли вернуться обратно?..

Может, поэтому в суровом краю рождались в промерзших бараках сентиментальные песни зэков, известные всему Северу. Отсюда, от просоленного причала, в промозглый дождь, в туманную непогодь уходили переполненные пароходы. Шел 1941-й год. И строители Магадана, трассы, геологи, золотоискатели, охотники рвались на фронт. Старые, молодые, приехавшие сами и по вербовке. А еще-то, кто написали письма с просьбой послать на передовую — из лагеря. Виновные и невиновные писали: «Испытай те в бою. Мы докажем кровью…»

Уходивших в лагере считали счастливцами. Каждый отправленный на фронт отмечался звездочкой на стене барака.

Как воевали? Жизни не щадили. Они не знали, что такое страх. Его они уже пережили. И похоронили. И сами… почти все полегли в том году. Работать умели. Воевать не научились. Не успели. Знаете, был у нас тут один чудак. Но не без царя в голове, песню про зэков Магадана написал. Про фронтовиков.

— Интересно. Впервые здесь узнал, что и осужденные воевали.

— Вот как! Но ведь многие были с территорий, уже оккупированных фашистами. Знаете, как они на фронт просились! Сталину писали, Ворошилову…

— А оставшиеся? Как они в те годы работали?

— Сутками. Без отдыха. Все фронту отдавали. Сами! Их никто не просил, не принуждал.

— То была война, она любого образумит.

— Верно. Но не только это. Сами по себе люди, будь они свободными или зэка, любят не только свои жизни, свои семьи, но и свою землю.

— Воры любят землю? — удивился Яровой.

— Еще как! Зэк — он для свободных изгой. А в лагере — равный среди себе подобных. И вот этот причал, на каком вы стоите, они зимой строили, в пятидесятиградусный мороз! Рукавиц не было. Они и не просили. Знали: не до них сейчас. Без полушубков и валенок, в телогрейках с темна и до темна. За себя и за ушедших на фронт старались. Чувство самосохранения…

— Вот это верно. Большего нет у них, — перебил Яровой, которого начинала злить амбиция Бондарева.

— Ошибаетесь. Яхотел сказать, что этот инстинкт уступил место чувству коллективизма.

— Ну как же! Групповые ограбления…

— Вы, мил человек, следователь. А мы еще и людьми обязаны быть. И не забывать, что любой преступник способен к исправлению.

— Можно подумать, что здесь все перевоспитываются.

— Не все. Но и преступниками они становятся не у нас. Здесь они лишь отбывают наказание. По-разному сказывается Север на их судьбах…

— Вот и я об этом. Не каждый покидает этот причал переродившимся.