Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины

— У, людоеды, бандюги проклятые! — плюнула на рукав Федьке старуха из зала.

— Ты что, яга малахольная! Иль лишние жевалки в пасти завелись? Сейчас я их тебе посчитаю, коль мешать стали! — подскочил к бабке сявка и поставил ей подножку.

— Видать, одной сучки черти? — глянул на него старик и легко откинул шестерку с дороги, добавив злое: — Всех бы вас вот так! Как этих! Чтоб воздух не портили, ублюдки!

— Захлопнись, мразь! — услышал Федька знакомую феню, оглянулся, но говоривший повернулся к нему затылком.

Власа и Федьку вели в наручниках. Их надели сразу, как только судья прочла приговор.

— Ни закурить напоследок, ни попрощаться, ну, задрыги проклятые! — злился Федька, не глядя по сторонам. «Да и что увидишь в этом зале? Перекошенные злобой рыла мнимых праведников, а копни, тряхни любого, из душонки, как из параши, потечет зловоние, хуже, чем у десятка законников взятых вместе», — думал Федька, старательно пробираясь по узкому проходу следом за Власом.

— Дорогу! Дайте дорогу! — убирал с пути зевак суровый конвой.

— Гля! Смертник чешет! Его ночью расстреляют в тюрьме! — послышался визгливый голос бабы.

Федька опешил, увидев, почувствовав торжество, толпы.

— Одной гнидой меньше станет! — бурчал мужик издали, искоса глядя на осужденных.

Федьку и Власа вывели во двор суда. Там их уже ожидал «воронок», который охраняло не менее десятка милиционеров. Едва осужденные влезли в него, милиционеры вскочили на мотоциклы и сопровождали машину до самого тюремного двора.

Федька впервые разозлился, что путь от суда до тюрьмы оказался коротким. А время пролетело одним мгновеньем.

— Ты знаешь, кент, когда кончится твоя ходка, хиляй в откол. Как братану ботаю! Годы подведут. Они свое не сеют. Как со мной. Ходули, падлы, подвели. Накрыли, не пофартило смыться. А ведь хотел немного откинуться на воле. Чтобы крест в изголовье стоял. И никаких оград и решеток вокруг могилы. Чтоб куда ни глянь — воля! И, может, чьи-то руки, сжалившись, положили б мне букет полевых цветов. Пожелали бы доброго — царствия небесного! Не прокляли бы и не плюнули мне вслед. Но вот и с этим не фартит. Хоть ты дыши! — обнял напоследок Влас.

Федька видел в глазок, как через неделю уводили Власа из тюрьмы на расстрел трое охранников. Они уже не кричали, не обзывали законника. Шли рядом молчаливыми серыми тенями.

А он, покрывшись холодным потом, думал, что только чудом не оказался на месте Власа.

Тюремный телефон сообщил Федьке, что фартовые готовили налет на «воронок», но тот поехал другой дорогой и слишком хорошо был обеспечен охраной.

«На воле тебя ждут. В ходку «грев» подбросят. Судью-падлу прикнокают, отплатят суке за обоих. Держись и не ссы! Выпадет лафа — достанем тебя из ходки!» — передала «малина».

Федьку взяли в этап лишь через месяц, не осмелившись оставить его в одной из сибирских зон.

А в закрытом наглухо товарном вагоне его везли несколько дней. Куда? Об этом долго молчала охрана. Но вскоре догадался. Его снова увозили на Сахалин. Но в этот раз не на юг, а на север. Туда, где ураганные ветры не только сшибали с ног человека, но и срывали дома, унося их порою в бушующее штормовое море. Где снег не поддавался лопате, а мороз бывал под пятьдесят. Где летом не было жизни от дождей и комарья. Где сама природа была создана в наказанье человеку.

Федьку везли в зону, из которой на волю выходили лишь трое из десятка.

Не охрана тому виной. Все, кто попадал в Ноглики, знали: обратной дороги отсюда дождется не всякий третий.

Федьку не пугали холода, снег и комары. Не боялся он тайги и зверья. Всякого в жизни навидался и натерпелся. Знал, от зоны добра не ожидай, а и все же в ней лучше, чем в тюрьме.

Федьку привезли в зону поздним вечером. И, не медля ни минуты, отвел его охранник в барак. Предупредил коротко:

— Живи тихо! Хвост не распускай. Тут блатных не празднуют…

В сумрачном длинном бараке копошились мужики. Одни писали письма, сидя за столом, другие, облепив печку, разговаривали о чем-то, кто-то в углу стирал свое барахло, иные курили, сбившись в кучки на шконках, тихо переговаривались. Слышался приглушенный смех играющих в карты. Кто-то, укрывшись одеялом с головой, спал, не обращая внимания на соседей. Никто и не взглянул на Федора, не ответил на приветствие.

Он подошел к кучке мужиков, куривших отдельно от всех, спросил у них, где бугор; ему указали на жилистого длинного мужика, сидевшего у печки перед стаканом чая. Вокруг него галдели зэки. Он молчал. Думал о своем.