Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины

— Линяем! — услышал Федька тихое, как шелест листьев, и следом за Власом шмыгнул через разбитое окно.

Вслед им светили фонарями, свистели, кричали милиционеры. Но на погоню не решились. Да и безнадежным было это дело. Фартовые умели уходить без следов.

— Ты что? Замокрил лягавого? — спросил Федька, едва законники попали в кромешную темень окраины города.

— Верняк! Иначе не могу! А что, дышать оставить падлюку?

— Теперь за него весь город на уши поставят. Смываться надо, пока не попутали мусора. Они за своего не с одного шкуру спустят нынче. Никому ходу не дадут.

— Кончай дергаться! Сколько лягавых за свою жизнь ожмурил, тебе и не снилось. Хиляем к шмарам! К этим лягавые не возникнут! — свернул Влас к притону и тут же приметил «воронок», примостившийся к забору.

Из притона пьяная брань, крики девок, возмущенье нарушенной попойки выплеснулось:

— Чешите отсюда по холодку! Нет здесь чужих! Все свои! Чего лезете, куда не зовут! — орала бандерша визгливо.

— Да грузчик я! В гости пришел к Верке! Ну чего меня обшариваешь? Оружие? Оно — одно, меж ног растет, — доносился хохот мужика.

— Не лезь ко мне, лягавый гад! — послышался визг какой-то девки.

— И сюда возникли! Смываемся! — предложил Власу Федька.

Едва они прошли несколько шагов, как за спинами услышали окрик:

— Стой! Не с места!

Влас тут же перемахнул забор. Федька едва успел ухватиться за штакетник, почувствовал боль в ноге, одновременно услышал выстрел. Пытался сделать шаг, но не смог. Вторая пуля пробила плечо.

— Изрешечу гада! — подскочил к нему тучный мужик и, глянув в лицо, освещенное фонарем, заорал во все горло:

— Поймали! Ребята, сюда! Попался! Здесь он!

Федьку втолкнули в «воронок», и всю дорогу, до самой милиции месили его тугие кулаки.

— Бобров! Он самый! — услышал Федор совсем рядом и, разодрав вспухшие глаза, увидел лицо Ольги. Он попытался встать, сказать ей все, что накипело на душе за годы, но не смог.

Федьку швыряли из угла в угол на кулаках и сапогах под забористую милицейскую брань:

— Говори, козел, кто был с тобою?!

Федька молчал.

— С кем виделся из своих? — прорезала ослепительная, одуряющая боль в боку.

— Почему сюда приехал? К кому? — выплеснулась в лицо кружка воды.

— Молчишь, зараза гнилая?! Так получи еще!

Федька уже не чувствовал боли. Он потерял сознание. Сколько над ним издевались, он не знал, потерял счет времени.

Очнулся в больнице, в тюрьме. Узнал, что скоро будет суд.

«Скорее бы уж к одному концу. Хоть какая-то определенность. Уж либо убили б, либо оставили в покое», — думалось ему.

Федьку дважды вызывали на допросы к следователю. Тот не бил. Даже не орал, не ругался. Вопросы задавал спокойно. Поняв, что Федор не намерен отвечать, пожал плечами и сказал:

— Убийство милиционера — преступленье серьезное. За него расстрел могут дать. Жаль мне вас. Но раз игнорируете следствие, я не собираюсь вымаливать показания, которые сохранили бы вам жизнь…

— Я никого не убивал! — вырвалось невольно, и Федьке впервые стало страшно. Ведь вот Сивого расстреляли за милиционера. И его, Федьку, тоже к «вышке»? Но он и впрямь никого не убил.

— Тогда скажите, кто был с вами в ту ночь в лачуге на окраине города? В тот день, когда вас взяли? Вы были вдвоем. Тот через забор ушел от милиции. Кто он?

— Не знаю. Я один был. Тот, может, случайно близко оказался, — выгораживал Федька Власа.

— Один? Значит, вы убили милиционера? Но и тогда вы были вдвоем. Зря берете на себя чужую вину, — встал следователь и обронил невзначай: — А ведь вашего сообщника поймали. Неделю назад. Он тоже вас не признает. Странно… Когда приговорят к расстрелу, он тоже скажет, как и вы? Или проснется в нем человеческое? Стыд и совесть?

Федька отвернулся. Следователь был явно новичком. Иначе не говорил бы о таком с вирами. И все ж, оставшись один на один с самим собой, не находил покоя. Расстрел. Выходит, песня спета…

«Приговорят к «вышке», хлопнут, как бешеного пса. А ведь жизни, если вспомнить, считай, и не было. Все одни обрывки. Имел семью — сожгли заживо. Сына в лицо и то не запомнил. Могил родных нет, каким мог бы поклониться, попросить прощения… Жизнь словно боялась перекормить радостями, подножки ставила да затрещины отвешивала. Стоит ли о ней жалеть? Может, и лучше, что оборвется все разом? К чему тянуть? Лучше ждать неоткуда. И надоело!» — думал Федор.

— Возьми баланду! — оборвал мысли фартового охранник, подавший миску серого варева, пахнувшего немытой свеклой, картошкой.