Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

— Было ставим с мужиками новый дом для своих, деревенских, тот Алексей Фомич подвалит, глядит, как работаем, хвалит. Но люди уже не доверялись, ожглись на прежних и говорили:

— Мягко стелит, да жестко спать будет. Все оне пройдохи под себя гребут…

— Ну, а мне единая отрада, што тот Фомич не приставал и не обращал внимания. Навроде я и не дышу в Сосновке. Ну, как-то я и успокаиваться стал. Но вдруг тот Фомич уже под вечер подвалил ко мне и так тихо сказывает:

— А знаете, Василий Петрович, что я сегодня по радио услышал, Москва передала: Никита Сергеевич Хрущев умер.

— Я так обрадовался, што и скрыть не смог. Алексей Фомич так и сказал:

— Обидел он многих. Но будет ли лучше другой. Один человек политику не делает, за ним целое правительство. Так что на особые перемены рассчитывать не приходится никому…

— Понятно, что все мы ссыльные стали ждать от нового правительства реабилитаций. Но не дождались. Хочь и жалобы строчили всей деревней, и прошения о помиловании сочиняли жалостливые, ни единого ответа не получил нихто. Забили все на нас. Так-то вот и тянулось время. Заливало Сосновку наводненье в вешние паводки, заваливал снег в зимы наши дома вместе с трубами, мучались неделями люди без муки и соли, без сахару и мыла, все терпели. Рожали и помирали без радостев и жали. Вся жисть стала сплошной ссылкой. И в ей мы — вечные грешники, за все в ответе друг пред другом и собой. Казалось, жисть совсем остановилась. Но люд радовался, как только сменилась власть, в Сосновку перестали привозить новых ссыльных. А и милиция вместях с комиссиями уже не шарила по дворам и корытам. Хлеба стало вдоволь, бери сколь уволокешь, отменили ограниченья. И уже не принуждали людей сеять в полях кукурузу, ее ландышами прозвали на северах, потому как не вырастала она выше колена. А Хрущев грозился даже на луне посеять кукурузу! Отморозок психоватый! — сплюнул старик, послал вслед покойному забористый, просоленный мат.

— Как-то ни было тяжко нам в Сибири, люд ко всему привыкает и просит Бога не посылать на голову новых испытаний. А оне, как во зло, все сыпали на наши плечи градом. Летом, до глубокой осени мучили пожары. Нас гоняли их тушить. Сколь люду там загинуло уж и не счесть. Ведь всю деревню вывозили в горящую тайгу. Даже детва копошилась, подмогая взрослым, и задыхались в дыму насмерть. То дамбы ставили от паводков, а вода сносила и заливала всю деревню с головой, уносила дома вместях со скарбом, губила люд, скотину, припасы, не было спасенья от вешней воды никому в свете. Не поспевали продохнуть одну беду, за ней другая валилась на головы — эпидемии брюшного тифа, сибирской язвы. А энцефалит скольких свел на погост. Люди пужались выйти с дому, не зная, што ождет за порогом? А болезни уносили детву, и глохла Сосновка без дитячьих голосов и смеха. В кажной избе плач слышался, будто проклятье достало, единое на всех, — курил старик, глядя, как полыхают дрова в камине.

— Дедуль, только не серчай, но неужель за все годы, что ты жил в Сосновке, не заимел женщину? Иль не любил никого? Но все ж ты мужчина. Мне тоже пришлось хлебнуть горькое, но я свое урвала и родила Кольку. Нешто ты и вовсе без радостей дышал? — спросила Тонька, и Василий Петрович прищурился озорно, улыбнулся тихо и заговорил, смущаясь самого себя:

— Ты уже большая, чего таиться нынче? Все ж мужуком я был в те годы, и меня природа допекала. От ей куда денешься? Случалось, как прижмет в самый неподходящий момент, ну хоть волком от ей вой! Вот и тогда… Погнали нас с Анной на телятник молодняк спасать, его навовсе заливало. Куда тех телят девать, ума не приложим. Порешили перенести на чердак. Так-то я их ношу из клеток, Анна распределяет какого куда. Уже мало осталось, а вода уже в сапоги мне льет. Телят с воды вытаскивал и подавал Нюрке наверх. А оне тяжкие. Кой-как иных подымал на руки. Тут же последнего подал, Анка нагнулась и я увидел сиськи. А они у ней такие, аж голова кругом Пошла. Уж так мне энту женщину захотелось, што не мог с собой совладать. Она только поставила телка, я выскочил наверх, захлопнул люк и к бабе! Та очертенела, не ждала, а я и сам себе дивлюсь. Схватил Анку в охапку, завалил рядом с телком на сено, сорвал душегрейку, кохту, юбку на плечи задрал. Сам с портков выскочил. А тут телок, чтоб его блохи грызли, в самое ухо замычал нежданно, негаданно. Анка испугалась, а я моментом воспользовался. И взял ее целиком. Баба растерялась, сталкивает, мол, мужика имею, зачем лезешь? А я ей в ответ: