Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

Нет, Андрей Михайлович не отпустил Розу. Никакие уговоры не помогли. Человек упрямо разгородил подруг и пообещал Дарье, что на следующий день отпустит Розу.

— Ты целый день будешь на работе до позднего вечера, а ей одной каково? Пойми, Степановна, здесь Розе будет лучше. И отдохнет с дороги, и пообщаемся. Нам есть о чем потолковать, я столько лет ждал ее! — глянул на Дарью, та все поняла и согласилась.

Давно заснул в своей комнате Федор. Погас свет в домах Петровича и Дарьи. И только в окне Михалыча до самого рассвета горела настольная лампа. Здесь не спешили ложиться спать, людям нужно было выговориться за все годы, разлучившие их, раскидавшие в разные края света.

— Андрюшка! Я и не предполагала, что у тебя все так серьезно. И, честно говоря, не думала, будто кому- то еще нужна. Не собиралась заново обзаводиться семьей. Хотела немного успокоиться, переждать здесь весь ужас, что происходит там. Женщины не созданы для войны и не переносят ее. Слишком трудно переживаем потери. С каждой, поневоле, теряешь саму себя и я не выдержала. Поняла, что наступил предел…

— Спасибо тебе, что приехала…

— А ведь знаешь, все не случайно. Выходит было нужно, чтоб я сорвалась. Сама судьба так распорядилась, и мы снова встретились, как хорошо, зайка, что ты у меня есть, мой спасательный круг!

— Смешное совпадение получилось, недавно видел сон, словно я снова оказался в сибирской ссылке, и мне опять велели перегнать плоты к приемной пристани. Я повел их, и вдруг вижу, ты стоишь рядом со мной, на первом плоту, а он под тобою разъезжается по бревну и у тебя в руках ни цепей, ни багра. Ты как закричала:

— Андрей, помоги! Я утону, или не видишь?

— Я успел тебя подхватить и перескочить на свою сторону. Нас понесло к берегу, и мы успели выскочить на пристань. Сон был таким явным, что даже когда проснулся, чувствовал тепло твоих рук на шее, и так жалел, что сон оборвался…

— А ведь дом, где жила и правда разрушен снарядом. Конечно, дадут другое жилье, но вот в тот момент, лишь по счастливой случайности не оказалась дома, — вздрогнула женщина, вспомнив свое…

Федор давно проснулся и, прислушавшись, понял, что эти двое еще не ложились спать. Они провели ночь вместе, не разлучившись ни на минуту, и вошли в новый день совсем иными, отбросив прошлые беды, сумели увидеть новое утро и шагнули в него без оглядки и страха…

А вечером, вернувшись с работы раньше Тони, Петрович увидел в своем почтовом ящике письмо.

— Ошиблась почтарка! Нам нынче некому писать письма. Никому мы не нужны. Надобно воротить, чтоб отдала адресату, — достал конверт и, надев очки, прочел свою фамилию и имя. Старик вошел в дом, от чего-то задрожали руки:

— Здравствуй, отец! Не серчай что вот так нескладно сложилось. Пишу тебе это письмо уже из монастыря. Как понимаешь, ушла из деревни навсегда и больше никогда туда не вернусь. Сам понимаешь, что чистое из грязи не родится. Не дано свинье родить голубя. Поняла это и я, невозможно в нашей деревне избавиться от греха и стать другим человеком. Меня никто не понял, стали высмеивать, обзывать, потом и вовсе сочли за ненормальную. Уж чего я только не услышала о себе и матери, вспоминать не хочу. Мне все опостылело. Эти люди не знают, что такое раскаяние и прощенье. Они пропили все, что когда-то считалось святым и чистым. Я хочу поскорее забыть их и все прошлое. Не смогла больше находиться в деревне. Она, как греховная короста, какую надо снимать, не щадя себя, годами. И я очищусь, если Бог увидит и поможет мне.

— В деревне никто не понял, что случилось? Почему на девятый день на поминальном столе не было самогонки, а только кисель. Но ведь об этом сказано в Святом Писании, что усопших положено поминать киселем. Деревенские обозвали грязно и ушли из дома, едва ли не проклиная меня за то, что я не почтила память матери и осмеяла люд! Ну да ладно! Пусть Господь простит им эту дремучесть. Но и я не выдержала. Ушла из деревни на десятый день после похорон матери. Пусть она меня простит. И ты не суди строго. Наверно, каждый должен пережить свое, чтобы понять, а стоило ли жить и для чего в свет был пущен? Я знаю, как виновата я перед тобой, дочкой и внуком. Простите ли? Буду молить о том Господа. Уж слишком тяжелы мои грехи, очень тяжко нести на себе вину, какая гнет к земле и не дает поднять голову…

— Опомнилась придурка! — пробурчал Петрович и принялся читать письмо дальше:

— В монастырь меня взяли. Я рассказала все и раскаялась…

— Не впервой тебе виниться, да все ненадолго. Уж не ведаю, как там, но я в жисть не поверю, што свинья в говне не изваляется. Токмо силы изведут на тебя беспутную, а проку не получится, — вздыхал человек.