Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

— Думаешь, тебя возьмет?

— Тонька, глупая моя! Да я об том и не помышляю навовсе. На что стану бабе мозги глумить? Ведь это она мне по душе. А я ей вовсе не нужон. Да и нихто! Другие у ей заботы и печали, не про мужуков. С ентими козлами только душу посекла в синяки. Ты ж помнишь, когда товароведа Данилку судили, што он Дарье кричал. Обозвал, испозорил всю как есть. А Никитка, мужик Дашкин, даже не вступился. Сидел и ухмылялся, ровно чумной баран. Радовался. А чему? Даже не дрогнул, когда его дочке приговор читали. Вот тебе и отец! Где ж в нем тепло к Дарье сыщется? Так вот и прожила в нелюбимых: ни мужу, ни дочке, ни полюбовнику не нужная! А я ее не домогаюсь. Дышу рядом тихо. И ни словом не будоражу бабу. Мое при мне, завсегда душу греет. Спасибо, что не гонит, не обижает меня.

— Давно ее любишь?

— Кажется, всю жизнь…

— Нет! Я бы так не смогла.

— У кажного свое понятие про любовь.

— Ладно! Пошли домой обедать! — позвала Тонька и, закрыв дом Степановны, шла задумчивая следом за Петровичем, жалея деда и завидуя ему.

Только уселись за стол, в дом торопливо вошел Андрей Михайлович, увидев сына, обрадовался:

— Вот ты где! А я по всему дому обыскался. Слышь, Федь, ну побывал я у тех хозяев, какие камин «Людовик» заказали. Оно, конечно, деньги дают хорошие, не скупятся. И материал привезут. Но в одни руки я с ним больше месяца провожусь. Нужен ты. Иначе зашьюсь я там. А и ночевать нужно домой вертаться. Но это далеко.

— Ладно, отец, дома поговорим.

— Вася! Может и ты с нами уломаешься? — повернулся к Петровичу Михалыч.

— Там столярных и плотницких дел нету. Чего попрусь мешаться вам? — отмахнулся человек. Соседи, пообедав, хотели сразу вернуться домой, но Колька не отпустил. Попросил Федьку починить машинку и фонарик. Михалыча заставил подогнать ранец, отпустить ремешки. Потом все долго разбирались с калькулятором. Посмотрели все учебники. Кольку заставили надеть форму и посмотрели, как она идет мальчишке.

— Вот и готов к школе. А сколько я переживала, ночами не спала. Все хотелось, чтоб не хуже других пошел учиться, — призналась Тоня Федьке, добавив.

— Я с получки отдам, что на Колю истратил.

— Тонь, да угомонись! Колька мой дружбан, какие могут быть счеты? Успокойся.

— Я так не умею, — качнула головой.

— Ничего, скоро научу всему! — оглядел бабу вприщур. И сказал вполголоса:

— В следующий выходной увезу тебя за город, подальше от всех, от своих и от чужих.

— Зачем?

— Хочу наедине с тобой побыть.

Тонька села рядом:

— Федя! Иль мы дома не можем поговорить, побыть вдвоем. Сколько раз я приходила к вам, прибирала, готовила, ты то мне помогал или по дому что-то делал. А теперь, чтоб побыть наедине, нам уже из дома убегать нужно? Зачем?

— Там тебя не оторвут заботы, никто не придет и не помешает. У меня за городом есть свое излюбленное место. Я там шалаш поставил. Уезжаю туда, когда мне тяжело бывает, ну совсем невмоготу. Посижу там часок-другой у костерка, и легче становится. Возвращаюсь уже другим человеком, успокоившимся, нормальным.

— А что душу рвет?

— Многое. Кое-что до смерти покоя не даст.

— Ты о сыне?

— Не спрашивай о больном. Оно и помимо хватает всего. Помню на Колыме перед освобождением из зоны увидел я на небе сразу три солнца. Мороз стоял сумасшедший. Ну, показал я мужикам на необычное явление. А они не удивились, наверно не впервой иным было такое видеть. И знаешь, что сказали, мол, кто первый приметил три солнца, у того самая заветная мечта исполнится. Я тогда только о воле мечтал. И дожил, вышел. А вот неделю назад был в Якутске. И снова три солнца увидел…

— И тоже желание загадал?

— Сказал вслух о своей мечте. Может тоже сбудется! Все северяне в это верят. Считают, что дети, какие родятся в день трех солнц, самые счастливые.

— Выходит, я в грозу родилась. Ничего не сбылось, о чем мечтала. Не повезло. С самого начала лишней в семье жила. Все об меня спотыкались. Я свое имя долго не знала. Так и считала, что зовут меня сучкой, дурой, рахиткой, выкидышем. Даже будили поджопниками, оплеухами. От всего этого я очень берета сына. Чтоб как я не звал с детства свою смерть…

Федька как-то сразу сник, помрачнел.

— Ладно, Антонина, не бередь свою душу Может кончатся наши беды, и мы успеем порадоваться жизни!

— Теперь уж конечно все поменялось. Мой Колька спокойно растет здесь, у деда. Не бит и не руган, — глянула на вошедшего Петровича, тот смущенно откашлявшись, попросил:

— Федь, помоги Тоньке сена на чердак накидать со стога. У меня нынче спина сдала. А наверху ни охапки в запасе нет. Подсоби, это недолго.