Петр Катериничев - Охота на медведя

Все в рассказе было правдой.

— Скажите, никто из убийц не снимал с руки отца перстня?

— Перстня?

— Темный красный камень цвета медвежьей крови. В простой золотой оправе.

— Не, перстень они не поминали. Может, и сдернул тот, что к машине спускался, оно же с другой стороны дороги было, кто его видел? Да и кому он докладываться будет, если скрысятничал втихаря? Дурак он, что ли? А может, и еще кто снял, мало ли. Но вряд ли менты: они гурьбою приехали, тишком, может, и прислонил бы кто, а когда гурьбой — каждый каждого опасается, мало ли... Вспомнил! Они Алена какого-то поминали!

— Алена?

— Точно, Алена. Вроде как босса. Кличка, видать, у него такая. Или — имя.

Иных родителей — не понять: у нас в деревне, ну откудова мы с Антониной моей, соседи были... Так у них фамилия была — Гулявые! И как они дочку назвали?

Аделаидой! Аделаида Гулявая, во! Это мамашка выдумала: все искала покрасивее...

Ну вот... Веселились эти душегубы, что Алену понравилось. Видать, он где-то поблизости был. — Кузнецов замолчал, затосковал взглядом, вздохнул:

— Зябко мне что-то... Олег налил коньяку в стакан визитера. Сам нажал кнопку селектора:

— Аня, мне кофе, пожалуйста. Очень крепкий. И — лимон.

— В кофейнике?

— Нет. Большую чашку.

— Олег Федорович, к вам посетители.

— Контора работает с девяти.

— Сейчас без четверти.

— Пусть ждут. Я занят.

Девушка зашла через несколько минут, поставила на стол чашку свежесваренного кофе, блюдечко с нарезанным лимоном, тревожно глянула на осунувшееся лицо Гринева, но удалилась, ничего не сказав.

— Вы выпейте, вам, по-видимому, нужно, — предложил Олег Кузнецову. Голос его был хриплым и глухим.

Валентин Алексеевич кивнул, опустошил стакан, раздавил зубами лимонную дольку. Гринев все это время хранил молчание. И не думал теперь ни о чем.

Вокруг была тьма. Кромешная. Из этой тьмы прямо на Олега неслись яркие желтые огни... Он замер, сердце запульсировало близким ужасом небытия, но фары несущегося автомобиля проскочили словно сквозь него. Вместо этого слепящее жало острой лазерной вспышки отточенным стилетом пронзило пространство, а дальше...

Резкий скрежет железа, белые галогенные лучи косо расчертили черноту зимней ночи и замерли, глядя в близкое небо беспомощно, безжизненно и бесстрастно.

Снежинки падали и чуть искрились в этом странном свете, и казалось, там, в дальней дали, свет этот превращается в сияние и теряется в бесконечности...

— Вы только не подумайте, Олег Федорович... — начал измученный затянувшейся паузой Кузнецов.

— Что? — Олег поднял на него невидящий взгляд.

— Вы не подумайте, я... я еще тогда понял, что убили отца вашего... Но к милиции не вышел: испугался. Там же тот был, который всем дирижировал...

Гаишники — что? Им только штрафы брать. Ну сказал бы я им, что видел, а разило от меня, как от разбитого штофа; послушали бы, сказали, пьяный, да и сунули бы, чего доброго, в вытрезвитель. Или — в клетку — до выяснения. Особливо если бы им тот, главный, денег сунул. Он бы дал, чего ему... А там... Я бы до утра не дожил.

Олег кивнул:

— Я вас не виню ни в чем. — Помолчал, спросил:

— Почему вы не пришли ко мне сразу?

— Я? — Валентин Алексеевич странно замельтешил глазами, покраснел.

Казалось, этим вопросом Гринев застал Кузнецова врасплох.

Олег закурил, прищурился от попавшего в глаза дыма, а сомнение в правдивости визитера возникло вновь. Да, логично: некто выдумал версию об убийстве Гринева-старшего и подослал к Олегу визитера: актера с талантом незаурядного импровизатора. И тот отрабатывает полученный гонорар.

— Вы. Вам ведь и полгода назад нужны были деньги. А явились только теперь.

— Я боялся.

— Теперь перестали?

— Теперь — тоже... Но тогда... тогда я вообще никому об этом не сказал.

Даже Тоне, жене. Гаишники уехали, уехал и тот, кто организовал убийство. А я еще с час мерз в машине, как хорек какой, даже пискнуть боялся: а ну, думаю, сели в засаду эти... И — меня так же вот приложат? Не, умом я понимал: ну кому я нужен? А душа словно в силках: бьется, как пойманная птичка, и сам я — с места двинуться не могу. И жутко — до тошноты. Тронулся, когда уже совсем ночь легла. И ехал обходной дорогой. К дому добрался уже в четвертом часу. Ночи. У нас там магазин круглосуточный есть, ну и взял я уже водки большую бутылку, литровую, какой-то водички, запить. И трясло меня, как окаянного, продавец еще, парниша, глядючи на меня, головой покачал: дескать, с бодуна я великого, и даже спросил: «Аршин» — то есть, батя?"