Петр Катериничев - Охота на медведя

Итоги дня превзошли все ожидания. Только утром самые нетерпеливые из брокеров слили часть купленных накануне акций, но это даже не озадачило биржу: тренд продолжал восходить неминуемо, как солнце. Олег прозвонил по конторам и понял, что подключились серьезные клиенты. Завтра с утра он вольет еще сорок миллионов, и тогда... тогда останется ждать, чтобы подключились финансовые воротилы. Они не падки на прессу, игру быков и медведей, они никогда не играют... Ими движет не надежда, но знание. Олег рассчитывал, что именно этим вечером соберется, как бы это назвать — «большое жюри» и — вынесет свой вердикт. Если он не ошибся в оценке политической и экономической ситуации в стране и мире — вердикт будет положительным. И другим быть не может.

Вечер он провел в маленьком модном театре, кое-как передремав первое отделение и показав себя, усталого, но довольного, всем, кто хотел видеть его усталость, уверенность и довольство. А он рассматривал публику и не чувствовал ничего. Почему? Может, потому, что вокруг него было все, что угодно, — сытость, глупость, кураж, амбиции, униженное лизоблюдство, спесь, чванство, раболепие... Все, кроме счастья.

Или — все люди просто глупцы? Только в теплых странах это — счастливые глупцы, а в холодных — несчастные? Потому что им просто не хватает солнышка?

Не видел он вокруг себя этим вечером ни одного счастливого лица. Только маски. И чувствовал, что сам стал такою же маской и более всего хотел... Ну да, он хотел пробежаться по мелкой песчаной речушке, разбрасывая тысячи бриллиантовых брызг... И чтобы папа и мама ждали его на берегу, и напитанный сосновым настоем воздух наполнял все его существо, и чтобы и день, и жизнь впереди были бесконечны, а все живущие на земле — добры и бессмертны. Только и всего.

Русская поговорка «Пьян, как сапожник» соответствует английской «As drunker as a lord». В эту ночь Гринев и напился, как лорд. Ибо все, что он вытворял, никакой сапожник позволить себе не мог.

Передряги ночей предыдущих, напряжение минувших дней — все это настолько измотало Олега, что ему казалось, стоит выпить совсем немного, и его развезет, растащит, как питона по нагретому пальмовому листу... Но все получилось наоборот. Охранники, от которых он избавлялся дважды, теперь не отходили от него ни на шаг, а он и не думал никуда скрываться.

Он завис в каком-то кабаке, просто чтобы посидеть и послушать музыку.

Ехать ему, кроме конторы, было некуда, да и приключений искать более он не мог — устал так, что его то бросало в жар, то знобило... А тут еще и горькое чувство — он так и не приблизился к непосредственным заказчикам убийства отца... А еще и куда более горькое чувство — отца убили из-за него, чтобы его, Гринева, вывести из равновесия и заставить делать... Что? Как раз то, к чему он более всего и стремился... Как раз то, что он теперь и делает.

Олег заказал рюмку, выпил, зажевал фисташками... А потом — буквально рявкнул на официантку: она тенью скользила меж столиками, убирая опустевшие рюмки и заменяя пепельницы... Сидеть перед пустым столом было скучно и неуютно, и Олег потребовал бутылку, мясной десерт и — чтобы не маячила! И взялся водку не пить — кушать! И наливал теперь не в рюмку, а в стакан и выпивал очередную порцию сразу после наспех выкуренной сигареты... Но опьянение не приходило. Он был трезв, как сапожное шило.

Странная озлобленность, телесная вялость и умственное беспокойство составляли причудливую смесь его теперешнего самоощущения... Он прикончил бутылку, потребовал другую, потом — третью... Ни облегчения, ни эйфории...

Просто когда в неизвестной по счету бутылке оставалось на донышке, неимоверное количество выпитого преобразилось в какое-то чудовищное качество: Гринев вдруг взъярился, перевернул столик, запустил стулом в эстраду, что-то выкрикивая бессвязно и агрессивно... Ближайшему халдею, попытавшемуся его урезонить, он въехал в ряшку с такой силой и энергией, что тот не то что перелетел — перепорхнул через перильца, отделявшие столик от эстрады... Охранники ринулись и повисли на Гриневе; он разбросал их, как медведь разбрасывает мелких шавок...

Атлеты — охрана кабака — тоже кинулись, и он дрался с ними, как безумный... Его силы удесятеряла ярость — и вскоре пятеро или шестеро охранников лежало на полу в отключке, в то время как половина людей Борзова занимались тем, что перекрывали вход, стремясь не допустить в зал журналистов... А Гринев тем временем подошел к стойке, распечатал пачку стодолларовых купюр, пустил их веером в зал, потребовал у бледного бармена коньяк, отпил из горлышка полбутылки, опустился на пол и мгновенно уснул.