Петр Катериничев - Беглый огонь

Тем не менее приличия должны быть соблюдены. Так меня воспитали. Потому укладываю покойника в позу мирно спящего лотоса, прикрываю его же курточкой, усаживаюсь на нары и вытягиваю очередную сигаретку.

— Табак дело? — спрашивает шепотом спавший до этого на почетных нарах у окошка мужичок, мостясь рядышком, как проезжающий на вокзальной лавочке: сегодня здесь, завтра — там, поболтаем и разойдемся.

Подаю ему пачку:

— Угощайтесь.

Он вытягивает аккуратно сигаретку, прикуривает от бычка, экономя мои спички. Кивает на прикрытый курточкой труп:

— Там, где крести — козыри, наши не пляшут. Перевести это с тюремного языка я бегло не могу, но смысл улавливаю. Как и то, что в камере установилась мертвая тишина; бродяги замерли, всем своим видом показывая: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». Судя по всему, подсевший ко мне мужчина, худощавый, спокойный, с темным скуластым обветренным лицом, авторитет здесь немаленький. В разрезе глаз — что-то восточное, как у многих русаков. Рот тонкий и жесткий.

Молчу. И не потому, что держу паузу: не время и не место. Просто молчание — золото, а когда находишься в чужом месте и в непонятном времени, это — червонное золото.

— Почто разборку затеяли, служивые?

— Я не служивый.

— Не вкручивай. Я вас на взгляд отличаю.

Пожимаю плечами.

— А этот — просто как с картинки о беспорочной службе, — произнес он, кивнув на труп. Усмехнулся:

— Недолгой.

Молчу.

— Что ты, парень, не поделил и с кем?

— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи.

— Свисти. Волка в тебе я сразу срисовал. Когда ты бакланов метил. Ну да такова их бакланская доля. Но волк ты странный: мог бы их по-серьезному наказать, и право имел, а не стал. Почему бы, а?

— Я добрый.

Усмешка растянула губы мужчины.

— Угу. А как своего, — он кивнул на белобрысого, — так мочканул одним разом и даже в лице не поменялся.

— Он мне не свой.

— Я сказал, ты понял. Из одной колоды и одной масти вы козыри: крести. Вот только, видать, по разным рукам вас ктой-то при сдаче разбросал. Да и, покропил колоду ту мастерово, загодя.

Мужчина затянулся крепко напоследок, затушил бычок:

— Ладно, крутить вокруг да около мне незачем. Да и времени маловато. Мы с тобой не корефаны и не кенты, а так, попутчики. В одну сторону нас тянет сейчас: к выходу. Вот по этому делу и базар.

Теперь замолчал он. Я курил и ждал. Тишина была почти абсолютной.

— Ладушки. Поясню. Вы, служивые, больные на голову. Потому и говорю: я не убийца и не насильник. И выйти надо постараться чисто. Без стрельбы и трупов.

— Постараемся или выйдем?

— От тебя тоже зависит. И тебе здесь задерживаться никакого резона нет.

Молчу.

— Подробности хочешь? Ну, смотри… Козырь я, слыхал?

— Я нездешний.

— Может, оно и хорошо. Если совсем коротко… Работали мы в городе тихо-мирно, а тут такое началось… С Шариком я работал. Про Шарика тоже не слышал?

— Слышал.

— Вот. А я — припозднился со слухом. Горлохваты и сгребли меня «под сурдинку» теплого, и мыслю я себе так: коли не выйду да на Москве братве не доложусь, много еще крови будет. Война будет. Крот, что наехал, дурной человечек совсем, его бы списывать давно пора, да не поспели. Знаешь, есть такие среди людей и у нас, и у вас: на вилку нанизывают куда больше, чем в горловину пропихнуть могут. А уж сожрать — тем более. Так вот, Крот из таких. Жесток, а характера маловато. Но и я не пальцем деланный: сам он такую бодягу не стемешил бы, уж очень все здорово да складно случилось. А раз так… Боюсь, грешный, пришлют на меня такого вот тихого парю. Он кивнул на труп белобрысого. — Не со зла пришьют ведь, для порядку.

Он помолчал немного, подытожил:

— Уж кому ты дорогу перешел и что вы там, казенные люди, делите, мне знать не надо, ни к чему. Своего — по маковку. А вот что путь у нас с тобой сегодня один — это точнехонько. Подумаешь или сразу согласишься?

Вытягиваю себе сигаретку, передаю пачку Козырю. i Ценю его щепетильность: думать мне не о чем и выбирать тоже не из чего. Если попытку меня устранить не повторят этой же ночью, то утром — обязательно. А двух проколов в одной операции у профи не бывает.

Поэтому я не продумываю никакие варианты, просто курю. И мечтаю о будущем.

Если оно будет. Тушу бычок, протягиваю руку:

— Олег.

Козырь усмехнулся, протянул свою:

— Федор. — Чуть подождал, не удержался:

— А замараться не боишься? Как там в вашенском служилом фольклоре: и волк тамбовский мне товарищ.