Петр Катериничев - Беглый огонь

Козырь тем временем перестал угрюмо таращиться в ветровое стекло, одним движением распахнул бардачок; не успел я заподозрить его в нехороших намерениях, как он уже извлек оттуда початую плоскую бутылочку «Ахтамара», отвинтил пробку, брезгливо ополоснул горлышко тем же коньяком и приложился любовно и крепко, как гипсовый пионер к горну. Оторвался, перевел дыхание, спросил:

— Будешь?

— Не-а. За рулем.

— А-а-а… — понимающе протянул авторитет и вдруг довольно глупо хихикнул.

Потом откинулся на спинку кресла и захохотал уже во весь голос, смаргивая слезы.

Пожалуй, Жванецкий был прав: спиртное в малых дозах полезно в любых количествах. Я примерился, припарковал машину к обочине, взял фляжку и приложился не менее основательно. Козырь был сейчас не опасен: когда человек смеется, ему не до смерти.

Впрочем, ребяческая смешливость его быстро испарилась. Пошарив в том же бардачке, Козырь обнаружил и сигареты. Закурили. Расслабухи от коньяка особой не наступило, но внутреннее напряжение ослабло у обоих.

— А что, парень, угодил ты сегодня под самую авторитетную статью: нападение на сотрудников. Причем без всякого бакланского довеска, вроде хулиганки. — Козырь помолчал, добавил со смешком, но глаза его оставались серьезными:

— При таком начале и послужной список может быть блестящим.

— Я не служу. И не собираюсь, — довольно невежливо отклонил я его «щедрое» предложение. Ибо, как гласит эпос: «Кого-ток увяз — всей птичке пропасть». Да и недосуг мне мелочевкой заниматься.

— Все мы служим. Но часто не желаем в этом признаваться даже самим себе.

Я ничего не ответил, лишь скосил глаза на попутчика: с чего это его на философинку потянуло? Выпили-то с гулькин нос.

— Ладно, как гуляли — веселились, подсчитали — прослезились. Спасибо этому дому. — Козырь открыл дверцу, повернулся ко мне, взгляд его был абсолютно трезв и строг. — Я выйду, а ты езжай.

Хм… Осторожный дядька. Сфурычить, что под шоферским сиденьем вполне может оказаться «ПМ», а то и «бизон», — большого ума не надо. А вот решить, что я вполне могу закатать ему пару маслин в затылок, — для такого умозаключения нужны годы «веселой» жизни в самом «избранном» окружении. Где человек человеку, как водится, волк, товарищ и братан. Каждому свое.

В ответ я только кивнул.

Козырь уже вылез из машины, вновь просунул голову в салон:

— Да… А тебе, подельник, я вот что посоветую: уезжай ты отсюда. Наши менты шибко не любят, когда им вывески портят.

— Скажи, где любят, поеду туда.

— А ты шутник.

— Так ведь жизнь веселая.

— Читал я про солдатиков удачи как-то. Сама статья грошовая, а вот девиз ваш запомнился: «В понятие полноты жизни входит все. Даже смерть». Так?

— Сейчас даже генералы не верят каждой печатной строчке.

— Не пойму я таких, как ты, парень. Чего тебе нужно? — Козырь помолчал, отрубил:

— Лады. Разбежались.

Он захлопнул дверь, я — дал по газам. Козырь шагнул в сторону от освещенного одиноким фонарем пространства и растворился в ночи.

Автомобиль несся в ночь. Чего мне нужно? Того же, чего и всем: остаться в живых. И — победить.

По тормозам я дал, когда понял, что совершаю глупость. Задумался о вечном и бренном: пусть на минуту, но мне вдруг стало почти до слез жалко себя, глупого и неприкаянного, несущегося в отбитой у важного начальника служебной «волжанке» по незнакомому городу, грозящему мне облавой, пулей и другими «радостями»… А тут еще фонари на трассе «слепые», и звезды сияют над спящим чутко городом по-южному крупные…

Мужчина? А вы, собственно, кто? Мои одногодки стали кто — банкиром, кто — политиком, кто — бизнесменом. И спят сейчас, спокойно или не очень, в своих или чужих постелях, а я несусь черте-те куда незнамо зачем: великовозрастный бомж без документов, разыскиваемый, кроме милиции разных городов и весей, еще и неведомой мне конторой.

Как там, почти по Пушкину? И надо же было родиться именно в этом веке?

Вместо того, чтобы нежиться в постельке с королевой Неаполитанской, вести светскую жизнь в Париже, беседовать с одногодкой Бонапартом об обширных творческих планах похода на Россию, а по вечерам писать пространные донесения в Особенную канцелярию при Генеральном штабе, я пытаюсь жить здесь и сейчас по безусловному пушкинскому императиву: «Береги честь смолоду»… Глупо?

Безусловно. Но это — принцип. Как пели мы когда-то?