Петр Катериничев - Беглый огонь

Прочитав самому себе краткую мораль и тем убаюкав чувство гражданской совести, побрел с вырученными рублями искать ночлега и пристанища.

Но… Неудачи продолжали мне сопутствовать. Во-первых, на весь рабочий поселок, как выяснилось, единственной питейно-разливной точкой оказалась вышеупомянутая «Америка» и две палаточки рядом. Судя по всему, местное тружилое население наливалось тихонечко по домам картофельным самогоном и прочей брагой.

Озноб потряхивал уже ощутимо, голова плыла в простудном тумане, но стучать в первый же попавшийся дом с предложением продать самогона я заопасался. Потому как стал бдительный. И пугливый. Кое-как выбрался на окраину поселка. Набрел на подобие чахлого скверика, в коем скучал ободранный до бомжатной стадии бюст вождя. В здании позади сквера теплилось окошко: видно, днем здесь располагалось начальство, а на ночь соответственно был положен сторож. Хотя руководить тому начальству было здесь абсолютно нечем, но, как известно, эта категория служилого самому себе населения в России не выводится вовсе, как тараканы из коммуналок: даже при полном отсутствии руководимых, они умудряются сидеть в креслах, собирать активы и получать немаленькие зарплаты.

В скверике спать было холодно, да и не на чем; решение напрашивалось одно: сдаться сторожу на милость и управу. Ибо во всех заведениях сторожа заняты одним: пьют и спят. Но невзирая на поднявшуюся температуру, бдительность не притупилась. Пачку баксов я выудил из кармана, плотно завернул в найденную здесь же газету и в обрывок полиэтилена, скрутил резинкой. Поискал глазами…

Вождь мирового пролетариата не годился: хотя бюст был полый и в сократовском лбе зияла дырка, чтобы извлечь впоследствии баксы назад, придется монумент сносить к едрене фене или чувствительно курочить, а это уже буйство шизодемократа и ва-а-аще вандализьм. А вот правленческий сортир для посетителей (надо полагать, для начальников внутри имеется теплый), построенный чуть позади здания еще во времена культа личности в монументальном стиле псевдоампира, привлек. По правде говоря, без окон, зато с колоннами, выглядел он как заброшенный храм какому-нибудь местному языческому божеству. Внутри, усиливая впечатление греховного святилища, горела подслеповатая лампа.

Вошел. Творчество художников-примитивистов было представлено слабенько: изображение фаллосов и вагин ни достоверностью, ни изысканностью не отличалось.

Как обобщил бы Никита Сергеевич Хрущев: субъективизьм, а художники — «пидорасы».

Обозрев добротное помещение, я нашел-таки, что искал: влез на дощатую кабинку, подтянулся на стропиле и — задвинул баксы в уголок, под крышу.

Гарантией сохранности было то, что подобный акробатический этюд никакой начальственный зад не исполнит, да и редким посетителям вряд ли придет в голову балансировать на грани без видимой цели, зато с ощутимой возможностью свалиться, приласкавшись о цементный пол.

Пристроив капитал надежнее некуда, вернулся к управе. А если вместо сторожа откроет подслеповатая бабка-вахтерша? А, к черту изыски! Врать надо вдохновенно и со вкусом, а значит, будем импровизировать по ходу пьесы. Вперед!

Стучусь в окошко не вполне нагло, но и не слишком настойчиво. Ни ответа ни привета. Снова стучусь. А может, сторож спит сладким сном дома, оставив свет для блезиру?

— Чего рыщешь, пострел? Не спится? — услышал я сзади скрипучий голос.

Обернулся: шагах в пяти от меня стоял дедок в истертом пиджаке, военных галифе и яловых сапогах; в руках его покоился тозовский дробовик.

Серьезный дядя; он если и охранял раньше чего, так это зону. Желто-карие глаза смотрят с нехорошим прищуром, как у выдрессированной овчарки: только дернись, и будем считать за побег.

Нет, у меня явно сегодня с головой что-то! Ведь сразу мне эта «Комсомольская вахта» не глянулась, бежать нужно было отсюда в четыре лопатки!

Уюта захотелось!

— Чего молчишь? Языком подавился или зубы жмут? — проскрипел дедок, получая явное удовольствие от ситуации, окинул меня единым цепким взглядом: бит, грязен, небрит.

— Да вот… Хотел… А теперь… — замямлил я, подыгрывая.

— Бомжуешь?

— Путешествую.

— Ишь ты, Миклухо-Маклай, мля… Из интеллигентов, что ли?

— Да работы-то нет… И жена, зараза, с тещей…

— Откудова сам?

— Из Покровска.

— Далекохонько тебя занесло. И давно… э-э-э… путешествуешь?

— С мая.

— Маесся, значит?

— Да вроде так.