Петр Катериничев - Беглый огонь

— Виноват, — пробормотал я еле слышно, произвел даже лошадиный кивок, скукожился… Да забыл всуе, что профессорско-интеллигентского имиджа я лишился еще в парикмахерской Покровска, а отекшее от побоев лицо если кому и прибавляет интеллектуальности, то не мне. Хотя в первую минуту мне показалось: проскочил, — не тут-то было…

Длинная худая рука зацепила меня за ворот, как экскаваторная лапа — щенка, выдернула назад.

— У тебя че, малый, проблемы? — обдал меня перегаром худой долговязый детинушка, рассматривая меня в тусклом свете далекого фонаря.

— Да до встречи с вами не было, — соврал я. Играть библиотечного червя было пошло и недальновидно: оваций я здесь не дождусь. Ребятам на этой бессрочной «Комсомольской вахте» было до судорог скучно: я мог составить их развлечение.

Попинать безнаказанно ногами ближнего — чем не времяпрепровождение? Самое противное, что в их куцых мозгах даже мельтешения раскаяния не возникнет, потому как «ничего личного» и «жизнь такая».

— Ты, коз-з-зел, — начал «разогрев» едва державшийся на ногах крепышок, которого и волокли двое крупных. На минуту он замолк, по-видимому размышляя, что этакое сказануть дальше, но не придумал, повторил со смаком:

— Коз-з-зел долбаный.

Снова замолк, собираясь с силами. Видно, слова ему были нужны не столько для завода, сколько как «руководство к действию». Ибо остатки мозгов, атрофированных еще в отроческом возрасте неумеренным потреблением богатой сивушными маслами борматени, фурычили слабо, с перебоями, и действовать он привык вообще не думая. Побродив по моей согбенной фигуре мутным взглядом, крепышок выдал, разя перегаром:

— А в рыльник хочешь, вонючий? В нюхало?

Не дожидаясь моего согласия, сложил волосатый кулачок и взялся пихать меня в район этого самого «нюхала». Но не доставал: я легко уклонялся. Двое его приятелей были потрезвее и стали легохонько обходить меня с боков.

Тоска в груди застыла снежным комом, а потом пришла холодная, спокойная, ледяная ярость. То самое ощущение, что так пугало меня прежде…

Прямым ударом левой в голову я опрокинул долговязого, двойным тычком правой вырубил пьяного крепыша: голова его дернулась дважды, ножки подкосились, и он осел на землю пустым пыльным мешком. Третий, похожий на ожиревшего борца-тяжеловеса, не вполне уразумел, что произошло: на все три удара ушло не больше секунды. Но поступил очень разумно: раскинув руки, ринулся на меня, пытаясь заключить в полуторацентнеровые объятия.

Пробить полуметровый слой жира, под которым вполне мог таиться двадцатисантиметровый слой качного мяса, я бы не сумел. «Возиться в партере» с таким громилой? Этак лишишься последнего здоровья, и даже в случае сомнительной победы — никакой славы. Да и что есть мирская слава? Тлен и суета.

Съездил здоровому левой вскользь по бороде, остановив его искренний порыв, ушел вниз с уклоном и от души, с разворотом корпуса, воткнул кулак правой в причинное место. Дыхание у парня перехватило болевым шоком; не дожидаясь, пока жирдяй выразит переполнившие его чувства криком, дважды повторил удар короче и резче. Откормленный мальчонка рухнул обездвиженным слоном; рот его открывался и закрывался совершенно беззвучно, растопыренные пятерни бессильно царапали землю а ноги-колонны сучили по асфальту, протирая его до дыр.

Пока я разбирался с толстым, из временного беспамятства резво вынырнул долговязый. Встал, наклонил стриженую голову, выхватил из кармана длинное сапожное шило и ринулся на меня торпедой. И чему его в школе учили? Я даже мудрствовать не стал: прыжком ушел в сторону и коротко ударил ребром ладони в основание черепа. Парень пролетел по инерции с метр и тупо ткнулся в грязный асфальт. Шильце его застряло в поле моей куртки. Его я аккуратно извлек и забросил в кусты. Пора отсюда сматываться, пока новые аборигены не выплыли из проулка и не выкрикнули друганов, что маячат у входа в заведение. Ибо, как вещует еще стройотрядовский опыт, слаще развлечения, чем попинать ногами чужака, да еще «по делу», у поселковых ребяток нет. А против пяти-шести пар ног и упоминавшейся уже рессоры, которую вполне можно заменить и дрыном, приемы айкидо бессильны. Даже если бы я знал, что такое айкидо.

Но упорная до навязчивости мысль заставила меня задержаться. Уж больно водки хотелось. Я наклонился к крепышу, продолжающему ловить глюки, пошарил во внутреннем кармане кожанки и нащупал бумажник. Открыл. Ну вот, осуществляются мечты: в «лопатнике» шуршали три новехонькие отечественные сотни. И хотя мой аморальный поступок тут же переквалифицировал содеянное накануне из злостного хулиганства с нанесением более-менее тяжких телесных в натуральный грабеж, в глубинах души ничто не ворохнулось: черствый я стал, что ли? Это уже опасно: неуважение, к Уголовному кодексу чревато дли-и-ительными посиделками.