Петр Катериничев - Беглый огонь

Острая боль в бедре вернула меня к реальности. Кое-как я вынул засевшее лезвие из бедра, поковылял в гостиную, зажимая ладонью рану. Первое, что меня встретило, — была пуля, вжикнувшая над моим плечом и впившаяся в дверной косяк с довольным «чмоком». Зрачок пистолетного глушителя рыскал как пьяный; милая дама оклемалась, но не опомнилась: она стояла в распахнутом халате, одной рукой держа оружие, другую — прижимая к паху. Глаза невидяще уставились на меня, рука с оружием дрожала, ствол дернулся, выплюнув очередную порцию свинца, — на этот раз пуля ушла в пол.

Кричать даме, что я и есть герой, вызволивший ее из рук супостатов, было и глупо, и, что хуже, бесполезно. Кое-как спружинив на одной ноге, я прыгнул…

Полет мой был недолог, но показался мне вечностью: я очень отчетливо вдруг представил, как пуля вывинчивается из ствола, как проходит камеру глушителя и, вырвавшись на волю, кусочком раскаленного металла несется мне в грудь.

Пуля, взвизгнув о железо перекрытия, уткнулась в деревянный потолок. Ольгу я все-таки сбил в прыжке, а вот как успел выбить руку с оружием вверх — не помнил.

Посмотрел на женщину. Она крепко ударилась затылком об пол, но была в сознании: если, конечно, этим высоким словом можно назвать состояние, в котором она находилась, стреляя в меня. Прислушался на минуту: нет, тихо. Как в морге.

Никого из соседей мы не потревожили: сталинские стены, да и середина дня, нормальные люди — на работе.

Кое-как подхватил Ольгу под мышку, доковылял до диванчика, опустил ее, присел сам. Голова кружилась: штанина была мокрой от крови. Но артерия, слава Богу, не задета: иначе я не добрался бы и до гостиной, а тихо истек кровянкой бок о бок с поверженным работником ножа и топора.

Девушка тихо застонала, снова приложила руку к паху, вовсе не пытаясь укрыть наготу, — ей было больно.

— У тебя аптечка есть? — спросил я тихо.

— Да… В ванной. Во второй ванной. Там шкафчик такой.

Я заковылял к указанной комнатухе. Оглянулся:

— Ты уж, пожалуй, больше не стреляй. Трупы выносить замучаешься.

Ольга не ответила ничего: уткнулась головой в подушку и беззвучно заплакала. Уже из ванной я услышал ее рыдания — ну и пусть. Ни бесплатных пирожных, ни бесплатных увеселений, ни бесплатных двухуровневых квартир в сталинках не бывает. Факт.

Из ванной я вернулся минут через пятнадцать: обработал ногу, остановил кровотечение, крепко перетянув бинтом, и вволю надышался нашатыря — от одури.

Еще оттуда я услышал, что истерика у Ольги прекратилась — выплакалась.

Когда же вошел в гостиную, она сидела, сжавшись в комочек, накрепко закутавшись в халат, и была похожа на какого-то норкового зверька, с которого охотнички-живодеры уже начали было снимать шкурку, да плюнули: медведь помешал.

В квартире стоял явственный запах крови и пороховой гари: ничего себе мирный Покровск с мирным трудолюбивым населением!

Или — любая гармония в этом мире держится на слишком хлипком равновесии противоположностей? И стоит мотыльку неловко взмахнуть крылышками с любой из сторон, как все рухнет, полетит в тартарары, завертится в круговерти хаоса и разрушения, удержу которому не будет вовек? А люди… Они слишком тяготятся унылым равновесием будней, им подавай бурю! А когда буря настигает — гибнут в пучинах, не успев ничего создать, не сумев никого защитить, безвестно и безнадежно.

Впрочем, в тихом Покровске не мотылек крылышками махал: здесь как Мамай прошел, разрушая все сложившиеся в городе за время оно теневые связи и связки. И вот результат: гнездышко любви и неги, каковым была с утреца милая просторная Оленькина квартира, превратилось в поле беды, насилия и смерти.

Я присел на краешек дивана; Ольга посмотрела на меня, тихо произнесла, прижав руки к животу, как бы жалуясь:

— Болит…

Сочувственно вздыхаю, но молчу. Для утешителя вид у меня самый живописный: в трусах, с окровавленной тряпкой, впрочем умело намотанной — вокруг пояса к бедру. В одной руке — пистоль с глушаком, в другой — пузырек с нашатырем.

— Нюхнуть не желаешь? — спросил я по возможности более нейтрально и тихо. — Ручаюсь, что не кокаин, а по мозгам шибает — будь здоров!

— Ты еще можешь шутить?

— Да какие уж шутки с кокаином? Вот Вовочка, на что уж вождь «мигового пголетагиата», а донюхался до полной усушки мозгов!

— Это что, правда?

— Версия. Бульварных газет начитался. Некоторое время Оля смотрела на меня, как на призрак упомянутого вождя, а то и самого коммунизма, забредшего по недоразумению в ее насквозь буржуазную блатхату, произнесла: