Эльмира Нетесова - Женская месть

— Да как ты смеешь меня унижать ни за что! Я ни с кем не замаралась, не опозорилась, не называла тебя чужими именами как ты. У тебя по городу сколько любовниц было, я уже молчала, все ждала, когда перебесишься и дождалась. Ты постоянно изменял мне, а винишь меня. Совесть бы знал!

— Не я ушел от вас, вы меня выгнали. Я не уходил ни к кому. Никого не обозвал, не упрекал и не изводил. Зато меня доставали все. Даже Наташка презирала не сама по себе, твое отношение переняла.

— Все как раз наоборот. Я с Наташкой постоянно из-за тебя ругалась. Что делать, если девчонка никак не может смириться с твоей кондовостью. Ты зашпынял ее своими придирками и никак не хочешь увидеть, как меняет людей время. А девчонка устала от домашних склок. Ты достал ее. То она не так оделась или причесалась, то зачем накрасилась? Да оглянись вокруг! Почему только ее видишь? Она живет как все! Почему должна вести себя по-твоему? Натка еще ребенок, а нам с тобою уже по скольку лет, вспомни, какие узкие брюки носил сам по молодости. Модно было! А чего от девчонки хочешь? Помнишь, как вас, нескольких стиляг, поймали на танцплощадке дружинники и срезали вам брюки. Тебе было очень обидно, я и нынче помню, как ты тогда возмущался и сопротивлялся. А потом убегал домой из парка в одних трусах, — напомнила Валентина.

— Тогда ты тех дружинников обзывал круто, чуть в милицию не попал.

Захарий густо покраснел от воспоминаний.

— Ну скажи, разве неправа?

Сапожник смутился. Возразить было нечего.

— А помнишь, как меня и других девчонок выгнали с танцев за укороченные юбки! Да еще опозорили. Я ревела, ты успокаивал, называл дружинников скотами и недоносками, зато теперь сам стал дружинником в своей семье, забыл молодость, моралистом заделался. Чему же удивляешься, что внучка тебя не понимает. Себя в ее возрасте вспомни!

— Мы одевались стильно, но не похабно! Не выставляли наружу потроха. Смотри, она в натуре голожопой ходит. Вся голая выскакивает на улицу. Уж и не знаю, как в институт эдакую пускают. В наше время вот таких девок или в милицию, иль в дурдом забрали бы. А ты еще защищаешь. Будь Натка совестливой, нормальной девкой, не поперлась бы сама к парню, не набили бы ей пузо как последней шлюхе! Мне совестно слушать, до чего она докатилась. А ты ее выгораживаешь. Выходит, не случайно, — глянул на Валентину искоса.

— Хоть и сорок лет прошло, но все ж напомню, что я вышла замуж за тебя девушкой, непорочной. И одежда тут вовсе ни при чем. Мы тоже иногда заходили в гости к ребятам, но ничего лишнего себе не позволяли. Да и парни были другие, самостоятельные и порядочные.

— О чем мы спорим? О том прошлом, какое не вернуть? — спохватился Захарий.

— Ты сам задел. Все споришь, что хуже Натки в свете нет никого. Разве мне не обидно это слышать? Я Натку с грудного возраста знаю. Нет в ней грязи. Глупость есть, чему удивляться, она еще молодая.

— Коль нынче мозгов нет, то это надолго! Неоткуда им взяться, — понурился мужик.

— Да будет тебе гонориться и перья распускать. Ты первый умом не отличался. Иль мне напомнить, сколько глупостей за тобой имелось? Предлагали тебе сапожную мастерскую выкупить, стать акционером, учредителем. Ты отказался, пожадничал. Твою долю другие взяли. Они и теперь процветают, а ты вот здесь гниешь, сам мучаешься. И мне не разрешил стать пайщицей в парикмахерской. Потому на старости в дураках остались.

— Ладно тебе ковырять мою душу! Скажи, чего приволоклась, что тебе надо?

— Захар, я все с тем же, пошли домой! Ну, вконец достал нас Женька! Вовсе оборзел. Наташке дышать не дает. «Пасет» на каждом шагу. Загробит девчонку, замордует. А ведь она слабая. Сколько можно ее муштровать. Она и так ничего не видит. А он целыми днями прикипается к ней. Вступись! Ведь сорвется девчонка. Не выдержит.

— Боже меня упаси! Никогда не влезу в ваши склоки. Знаю, как вы над мужиком изгалялись. Теперь получайте за свое. Я ему не советчик. Человеку в своей семье всегда виднее. А потом, почему я должен вмешиваться? Скажи ему сама!

— Он ко мне не прислушивается. После того что случилось с Наткой, он нас за людей перестал считать. Ни с кем не советуется, не говорит по душам, только орет.

— А ты себя вспоминай. Сама была такою, — напомнил Захарий.

— Отец! Все хочу попросить, да язык не поворачивается, стыдно, — замялась Валентина.

— Ну, что там у тебя? Выкладывай! — глянул человек с усмешкой на вспотевшую бабу и спросил:

— Сколько нужно?

— Восемь тысяч. Хочу Наташке дать на сапоги. Те, в каких ходит, тихий ужас. Я их не надела бы, хоть и старуха.